Рифмовщик

«Наверное, зря я не спросила, откуда у Ньюки может появиться достаток для содержания семьи и знает ли она о наследстве? — подумала Юста и успокоила сама себя: — Эта девчонка всё равно ничего путного не сказала бы».

* * *

Старушка-санитарка оказалась интересной женщиной, с которой беседовать было приятно и в удовольствие. Нашла ее Юста на госпитальном складе, и там же, в закутке у окна выдачи белья, они расположились для разговора.

Немного рассказав о себе, санитарка приступила к главному.

— Вы, я знаю, следователь по этому трагическому случаю.

Юста внимательно слушала.

— Я должна передать вам вот это, — и санитарка достала из кармана халата небольшой блокнот. — Это вам просил передать генерал.

Юста, приняв блокнот, несколько растерянно спросила:

— Почему мне? Объясните!

Старушка, удовлетворившись, что Юста без сопротивления приняла блокнот, заговорила:

— Он… — она назвала генерала по имени и отчеству, — сказал мне, когда дня за два до этой трагедии вручил этот блокнот: «Передайте это тому, кто заинтересуется моим делом». Он так и сказал: «моим делом». Разве я тогда могла догадаться, что он имел в виду? — сама себя спросила санитарка и продолжила: — Я спросила его: «Это надо передать родственникам?» Он ответил: «Нет, ни в коем случае. Это не для них». «А для кого же?» — снова спросила я. Он ответил: «Пусть это будет абсолютно посторонний человек. Человек, которому будет интересна моя жизнь, моя судьба». — «А почему бы вам самому не сделать это?! — спросила я. «Сейчас еще рано», — ответил он.

Санитарка, ожидая вопросов от Юсты, замолчала.

— Что это за блокнот?

— Не знаю, — ответила санитарка. — Я постаралась туда не заглядывать, хотя соблазн был.

— Я могу это посмотреть? — спросила Юста.

— Да, теперь это ваша вещь, — грустно ответила старушка. — Так велел генерал. Я его просьбу выполнила.

Юста открыла блокнот.

— Это похоже на дневник — записи от руки, — сказала Юста. — Но мне всё равно непонятно всё это. Зачем генералу это было нужно? Может быть, вы что-то можете прояснить?

Старушка задумалась.

— Вы знаете, мы с ним в госпитале вроде как однополчанами стали. Он почти всю войну прошел, и я отсанитарила более двух лет. Правда, на фронте мы не встречались — воевали, так сказать, рядом, — но воспоминания сдружили нас. Он ведь жил-то в основном только прошлым. Да и я, как видите, оставила всё там. Детей нет, мужа нет. Всех война прибрала.

— А у генерала есть сын и внук, — вставила Юста.

— Да, конечно, формально — семья, но откровенно говоря, он считал себя одиноким, — продолжила старушка. — Мы, бывало, часами разговаривали с ним. Много о себе он рассказывал. Сетовал на судьбу, а один случай в самом начале войны его беспокоил всю жизнь, как рок какой-то. К старости это его совсем замучило. Я уж ему говорю: «Мало ли ошибок бывает, страшных ошибок, но надо жить — нельзя себя поедом есть». А он никак не успокаивался — считал, что наказание ему за ту ошибку должно быть страшное.

— Вы имеете в виду расстрел предателя? — спросила Юста.

— Да, но он не считал того юношу предателем. А… как бы это сказать… трусом, что ли, но не вредным, а случайным. Все мы боимся чего-нибудь, но умеем преодолевать это, а тот юноша нуждался в помощи, но ее не получил. Вот генерал и корил себя за это.

Старушка замолчала. Окошко выдачи открылось, и хмурая личность, оглядев их и не увидев желания общаться, исчезла.

— Скажите, а тот случай на войне мог повлиять на генерала так, чтобы довести его до самоубийства? — спросила Юста.

Старушка встрепенулась, освобождаясь от воспоминаний, и, неспешно подбирая нужные слова, ответила:

— Если бы вы спросили меня раньше, до его смерти, то я бы ответила абсолютно твердо: не мог он так поступить. А теперь, — санитарка сделала небольшую паузу, — а теперь я не уверена в этом. Хотя кто сейчас может быть в чём-то уверен? Всё так быстро меняется. Историю, прошлое и то меняют то так, то эдак. Как-то мы говорили с ним о победителях и побежденных. Я рассказала ему свой случай, когда мы спросили местную жительницу, освобожденную от наших врагов, когда им было лучше: при нас или в оккупации? Знаете, что она ответила на своем, родственном нашему, языке? «Всё едино». Мы прекрасно ее поняли, то есть ей и всем им и при врагах, и при нас одинаково было. Мы-то думали, что мы освободители, а нам в ответ: «Всё едино».

— А что на это ответил генерал? — спросила Юста.

— Он мудро ответил. Сказал, что всякие люди бывают. Одни приспосабливаются, другие борются. Одни становятся предателями, другие — героями. И еще он сказал: так бывает, что политики могут местами поменять героев и предателей.

— Да, — согласилась Юста, — со временем мифы то исчезают, то возникают снова. А главное, что плохо — это когда профессиональные историки тоже нередко занимаются мифотворче ством.

Санитарка в знак согласия кивнула головой и добавила:

— Нас, ветеранов, не надо обижать — тогда всё будет хорошо. Вот и генерал свои записки, наверное, этому посвятил. В семье, думаю, у него отклика не было, и решил он довести свои мысли до чужого человека.