Рихард Штраус. Последний романтик

Именно это мы больше всего в нем и любим — бьющий ключом дух дерзновенного романтизма. Он нам сегодня нужен, пожалуй, даже больше, чем раньше. Именно этого нам недостает в современной музыке — романтического жара, романтической страсти. Может быть, они уже невозвратимы. Если это так, мне жаль нашу музыку. Основным орудием романтизма была мелодия. В опере должны быть мелодии, а не только нагромождения звуков. Штраус доказал уже в «Дон Жуане», что он мастер по созданию мелодий. И опять подтвердил это, по прошествии шестидесяти лет, в своих «Четырех последних песнях».

Его песни — яркое проявление его романтического дара. Лучшие из них продолжают сентиментальную традицию немецкой песни, традицию Шуберта, Шумана и Брамса. Штраус написал много песен, и был не особенно разборчив в текстах для них. Кроме таких известных песен, как «Утро», «Грезы в сумерках» и «Кустик», он написал немало менее известных, но прекрасных песен: «Ночь», «Простор надо мной», «Венок моего сердца», «Ах, любовь, я должен тебя покинуть», «Я пронесу свое чувство», «Конец родного очага», «Дружественное видение». Среди них есть и такие щемяще-грустные песни, как «Время ушло» и «За что же, родная?»; и песни сродни оперной арии — «Как нам сохранить твою тайну»; и такие плохие песни, как «Ах, несчастный я человек» и «Таинство».

Что же будет жить из наследия Штрауса? Я считаю, что «Дон Жуан», «Тиль Уленшпигель», «Смерть и просветление», «Дон Кихот», «Саломея», «Электра», «Кавалер роз», «Ариадна на Наксосе», многие песни, включая последние четыре, и — для аудитории особого рода — «Каприччо». И этого достаточно, чтобы обеспечить Штраусу заметное место в неумирающем классическом репертуаре.

Ради такой музыки мы готовы простить ему недостатки, присущие даже его лучшим произведениям: налет вульгарности (по чести говоря, даже больше чем налет), сползающие в приторность мелодии и гармонии, не оправданное содержанием буйство звуков, отдельные узелки полифонии, которые его консервативный отец критиковал еще в начале композиторской карьеры Штрауса. Штраус сам говорил, что полифония — это дар, которым Сатана наградил немцев.

Хотя он обогатил симфоническую музыку — а в оркестровке Штраусу не было равных — и позднее его находки вошли в музыкальный обиход, его стиль почему-то совсем не импонировал молодым композиторам. Однако он послужил источником вдохновения для молодого Бартока: «Из этого тупика меня вывело первое исполнение в Будапеште симфонической поэмы «Так говорил Заратустра». Это произведение, которое местные музыканты встретили с содроганием ужаса, во мне пробудило огромный энтузиазм: словно в свете молнии, я увидел открывшийся передо мной путь. Я тут же бросился изучать партитуры Штрауса и опять принялся сочинять музыку…»[321]

Но потом Барток пошел другим путем. То же самое произошло и с Прокофьевым, хотя русский композитор, без сомнения, изучал партитуры Штрауса. Шёнберг и Берг отреклись от Штрауса, а Стравинский говорил, что все оперы Штрауса нужно «отправить в чистилище». Роберт Крафт в книге «Темы и эпизоды» рассказывает, как негодовал Игорь Стравинский во время представления «Кавалера роз» в Государственной опере в Гамбурге.

Аудитория встретила появление И.С. аплодисментами. Он занял место в первом ряду Государственной оперы за секунду до того, как потушили свет и началось представление «Кавалера роз». Ответив на аплодисменты поклоном, он прошептал мне: «Это они радуются, что я буду вынужден просидеть четыре часа, слушая музыку без синкоп». Но он не высидел эти четыре часа, вернее, не мог сидеть не дергаясь. «Да сколько же можно тянуть этот фальшивый контрапункт?» — простонал он. Затем сказал: «И как они умудряются проглотить эти взбитые сливки?… Похотливость нестерпима даже у Моцарта! В музыке нет ни взлетов, ни падений, кроме отдельных маловажных мест; она слишком монотонна, и Штраус все время надолго задерживает дыхание… Как они прекрасно сочетаются — дурной вкус и энергия… Это — просто оперетта… и если говорят: «Если Рихард — то Вагнер», точно так же можно сказать: «Если Штраус — то Иоганн». Стравинский продолжал поносить оперу и после окончания спектакля: «Может быть, Штраус умеет очаровывать, но он не умеет заставить слушателя глубоко чувствовать. Возможно, причина в том, что он никогда ничему не отдавался полностью: ему на все было наплевать… У меня вдруг возникла страшная мысль. Что, если в чистилище меня заставят слушать Штрауса?»

Штраус верил в двух богов — Вагнера и Моцарта, и это не такие уж плохие божества. Он глубоко понимал Моцарта. «Как бы я хотел сочинять такую же простую музыку, как Моцарт», — говорил он, но знал, что не способен на это. Он любил всю музыку Моцарта, а не только оперы. Особенно его восхищали концерты для фортепиано. Моцарт приносил ему утешение: когда Паулина лежала с воспалением легких, Штраус пришел к Бёму. По лицу его текли слезы. Бём повел его на концерт, где, в частности, исполнялось несколько серенад Моцарта. И, увлеченный музыкой, Штраус забыл о своих страхах.