Рихард Штраус. Последний романтик

Но главным его ментором был Вагнер, и Штраус так и не сумел освободиться от его влияния. Хотя он и заявлял, что сбросил с себя путы Байрёйта, на самом деле до конца ему это сделать не удалось. Он поклонялся Вагнеру не только как композитору, но также как теоретику музыки и даже философу. Штраус сказал: «Опера и драма» является, может быть, самой весомой научной книгой в мировой истории». Я несколько раз упоминал его особое отношение к «Тристану». Это чувство родства легко объяснимо: в каком-то смысле «Тристан» — это самое «современное» из произведений Вагнера. Ярко выраженный эротизм этой оперы не мог не оказать влияния на сочинителя «Дон Жуана»; а ее поглощенность темой смерти — к которой обращается Д\'Аннунцио — несомненно, была близка автору «Смерти и просветления». Георг Солти вспоминает, что после войны, в 1949 году, он ездил в Гармиш, чтобы поговорить со Штраусом о «Кавалере роз», но состарившегося Штрауса эта тема совсем не интересовала. Он снял с полки партитуру «Тристана» и сказал: «Давайте лучше поговорим об этом».

Рихард Штраус любил Иоганна Штрауса. Да и какой музыкант его не любит? Невольно вспоминается, как однажды на балу Брамс взял у одной дамы веер, написал на нем первые такты «Голубого Дуная» и внизу подписал: «К сожалению, это сочинил не Иоганнес Брамс». Когда Штраус был еще совсем молод, он послал Иоганну Штраусу письмо, в котором выражал свое восхищение его творчеством. И в течение всей своей жизни он обожал дирижировать «Летучей мышью», «Перпетуум-мобиле» и знаменитыми вальсами.

Что касается современных ему композиторов, он часто судил о них неверно — как это вообще присуще творческим людям. (Например, Чайковский терпеть не мог Брамса.) Штраусу нравился Делиус. Его удивляло, что «британский композитор может писать такую приятную музыку». Он плохо понимал Дебюсси, хотя и дирижировал его прелюдом «Послеполуденный отдых фавна». Опера «Пеллиапс и Мелизанда» была выше его понимания. То же можно сказать и о «Воццеке» Берга. Он не мог постичь революционных новаций Шёнберга. Тем не менее, хотя он и считал, что Шёнбергу более пристало бы «расчищать снег на улицах», он голосовал за Шёнберга, когда встал вопрос о том, какому композитору надо выделить субсидию.

Он уважал своего самого знаменитого современника Густава Малера, и Малер отвечал ему тем же. Мы знаем, что Малер пытался добиться, чтобы первая постановка «Саломеи» прошла в Вене, а Штраус многократно дирижировал симфониями Малера, в частности Четвертой, которая ему особенно нравилась. Штраус и Малер часто встречались. Иногда эти встречи были поистине дружескими, но чаще они держались сухо, с отчуждением и даже некоторой подозрительностью. Это были два совершенно противоположных характера. Взгляд Малера был все время устремлен к небесам. Как однажды в момент раздражения заметила его жена, он все время советовался по телефону с Господом Богом. Штраус же был сосредоточен на окружающем его мире. Малер, который придерживался идеалистических, часто наивных взглядов, все время бросался из одной крайности в другую, хотя в целом он скорее был склонен к депрессии, чем к веселости. Ровный по характеру Штраус не мог понять метаний Малера.

Малер считал Штрауса и холодным, и чересчур практичным человеком, который «взирает на все с каким-то равнодушием». В письме своей жене Малер рассказывает о визите к Штраусу. Штраус спал, и Паулина привела Малера в свой будуар (где царил дикий беспорядок) и принялась рассказывать ему местные сплетни, которые вызывали у него лишь неодолимую скуку. Потом она сказала, что Штраус вчера переутомился на репетиции в Лейпциге, вернулся только сегодня днем и ему еще предстоит вечером дирижировать «Сумерками богов». Поэтому, дескать, она обещала его не беспокоить. А потом вдруг воскликнула: «Нет, надо все же разбудить этого лежебоку!» Малер не успел ее задержать — так порывисто она метнулась в комнату Штрауса и громко закричала: «Вставай, к тебе пришел Густав!» Штраус подскочил на диване и улыбнулся своей многострадальной улыбкой. После этого она опять принялась перебирать сплетни.[322]

В другом письме Малер писал жене: «Общаясь со Штраусом, чувствуешь, как тебя обдает холодом. Я предпочел бы быть бедным, но наслаждаться солнцем, чем бродить в сыром тумане… Мое время придет тогда, когда закончится его». Однако в другом письме он сообщал Альме, что ехал в поезде вдвоем со Штраусом и они очень мило беседовали — «как в былые времена». Был еще случай, когда Малер страшно обиделся на Штрауса за то, что тот не пришел на его концерт, хотя был в это время в том же городе и Малер его специально пригласил. После концерта Малер получил от Штрауса записку с извинениями. «Наверное, его не пустила на концерт фрау Паулина», — язвительно предположил Малер.[323]

Однако подобные замечания не следует принимать всерьез. Малер часто болел, и его письма жене окрашены в мрачные тона, а Альма могла и что-то присочинить, рассказывая о своем муже. Однако совершенно очевидно, что Малер и Штраус не чувствовали друг к другу сердечного расположения.