Рихтер и его время. Записки художника

Но вернемся в годы ее молодости. В те времена, когда ей было около двадцати. Судя по фотографиям, она была очаровательна. Это было время ее романтических надежд, время влюбленности, время, когда все нужно сейчас, а не в будущем, когда так хотелось быть особенно элегантной, особенно привлекательной, когда голод переносился легче, чем отсутствие мало-мальски хорошей одежды. Что же носила она тогда? Она ходила в самодельной обуви, сплетенной из веревок. Это был род тапок, которые никак не защищали от холода и сырости, моментально теряли форму и грязнились от уличной пыли. Она носила перелицованную одежду, штопаные чулки. Наша молодежь и понятия о таком не имеет.

Это было время становления ее личности. В эти годы сложилось ее мировоззрение, мировоззрение крупного русского художника. А в русском искусстве, в русской культуре нет и намека на буржуазность.

Вспомним тех, кем мы теперь гордимся, вспомним строителей нашего Духа и нашей национальной совести – от Радищева до Шостаковича; от Мусоргского до Булгакова и Пастернака. Вспомним отца Павла Флоренского и Марию Юдину. Благополучных не было.

Но о жизни артиста лучше судить по его искусству. Так точнее. И снова звучит в моей памяти ее Рахманинов. Все тот же романс «Здесь хорошо». Ах, это «си»! Это крайнее верхнее «си»! Мне-то, как музыканту, понятно, чего стоит этот тихий полет, этот непередаваемый вечерний звук, как бы слетающий из самой выси, с небес!.. Это было воплощением мечты, это было тем, что зовется «музыкальным моментом», ибо такое не может длиться. Это озарение, это прикосновение Бога, но для того, чтобы сотворить подобное, одного таланта, одной культуры и труда все-таки мало! Для этого русскому художнику нужна еще драматическая биография.

* * *

Вы слышали?.. Только что отзвучал ее голос. Еще вращается диск, но что-то произошло в мастерской. Что-то разрядилось. Ушло напряжение дня… Здесь хорошо… Над крышами, в самой глубине городского неба – стрижи и ласточки. Там еще солнечно. Там еще день, а здесь – здесь хорошо. Внизу, в кривизне переулка, во дворах и школьном скверике уже широко разлились вечерние тени. Доносится далекие удары мяча, детские крики, смех и звонки велосипедов…

* * *

Помолчим, провожая ее голос, – и перевернем страницу.

VII

Нина Львовна свои концерты оценивала очень строго. И всегда потом «отрабатывала» все, что не получилось.

Как-то зашел разговор о неудачах. И она вспомнила один свой концерт из произведений Гуго Вольфа. Она была еще молода. Программу выучила недавно, и в концерте многое получилось не так, как хотелось. В зале присутствовали дружившие с ее мамой Нежданова и Держинская. Нина Львовна остро переживала неудачу и вечерний звонок Неждановой, высказавшей ей со всей прямотой ряд критических замечаний. Она провела бессонную ночь и тяжелое утро. А днем к ней вдруг приехала Держинская и подробно, с нотами в руках, обсудила и прошла с ней всю программу.

После этого душевное равновесие постепенно стало восстанавливаться. Она всегда вспоминала этот поступок Ксении Держинской как редкий пример великодушия в отношениях артистов друг к другу, но себя никогда не оправдывала.

Впоследствии песни Гуго Вольфа очень часто звучали в ее программах. В ее исполнении этих произведений была невероятная глубина и абсолютная свобода. Думаю, ей помогла та неудача и связанные с ней долгие переживания, ведь в нашем деле за достижения надо платить. У нас не бывает случайных успехов.

VIII

У Нины Львовны всегда были отличные аккомпаниаторы. Но ее ансамбль со Святославом Рихтером сделал поистине неоценимый вклад в исполнительское искусство.

Два огромных таланта, два взыскательнейших художника, никогда не знавших никаких компромиссов, стремились исполнять музыку так, как ее задумал сам композитор. Поверьте на слово – это невероятно трудно. Вот «Гадкий утенок» Прокофьева: сколько там настроений, сколько тончайших переходов душевного состояния. Все звучало у них. Все было выражено. С тех пор, когда я слышу это произведение у других, мне кажется, что исполнители просто копируют их запись.

Как мы уже знаем, эта работа была сделана ими в 1945 году, в трудный год для Нины Львовны, когда скоропостижно скончалась ее мать. И «Гадкий утенок» стал как бы памятником ей. Здесь собралась вся любовь и печальная нежность, какую только способны выразить человеческий голос и русское слово. Это было невиданно глубокое и вдохновенное постижение музыки и текста.

На эстраде опять ничего не игралось. Она рассказывала о чуде преображения, в которое по жестокосердию окружающие не верят. Она рассказывала о тайном, словно боясь спугнуть только что открывшуюся ей мысль. Она сострадала и оберегала, она позволяла теплиться этой никому не нужной уродливой жизни, до самого финала, до того момента, когда утенок, давно привыкший к тому, что он гадок, однажды видит в воде свое преображенное отражение. Он и сам не понимает, что стал прекрасным лебедем.