Рихтер и его время. Записки художника

И особенно это проявлялось в исполнении Мусоргского. Оно было несравненным. Вспомним хотя бы «Детскую». Здесь, как известно, несколько характерных образов: мать, няня, мальчик. Певицы это часто играют. И неминуемо впадают в иллюстративность. Но у Нины Львовны все было в рамках ее естественного голоса и облика. Она ничего не играла, достигая самой яркой образности только глубочайшим проникновением в музыку, только интонацией и внутренним сопереживанием. Она могла быть мальчиком, оставаясь собой, или старенькой няней, но это опять была она. Она не изображала. Она, следуя за музыкальной интонацией, перевоплощалась. Она как самый тонкий, самый совершенный художник рисовала нам картинки дворянского быта. Незаметно эти картинки превращались в целый мир. Прелестный мир любви. И сколько было в этом тончайших красок, очаровательных интонаций, такое можно сравнить только со спектаклями старого МХАТа, однако в театре – играют, двигаются, там декорации, мизансцены, там работают режиссеры и художники, там огромная роль принадлежит иллюзии!

В концерте – только автор и исполнитель. Игра на концертной эстраде возможна только в намеке, и лучше, чтобы этот намек никто не замечал. Все внутри себя, ничего не меняя внешне и все-таки достигая всего. Вот – настоящий концерт.

Концертная образность ничуть не бледнее театральной. Но не в пример сложнее, ибо делается из ничего. Думаю, что и воспринимается она полнее и свободнее, чем театральная, ибо в ней отсутствует ограниченность изобразительной конкретности.

Горе и радость, отчаяние и лукавство, простодушие и холод – все, чем живет человек, все мы видим и как бы участвуем в этом, но все это только в голосе и только в сердце. Не правда ли – чудо?! Для меня незабываемо исполнение ею романсов Рахманинова. Это поражало.

Как она, хрупкая и очаровательная женщина, могла петь сильные, трагические, истинно мужские романсы. Например, отрывок из Мюссе, с его одиночеством и отчаянием, или «Вчера мы встретились». С какой безнадежностью звучали у нее слова: «Прощайте, до свиданья». Это была подлинная драма, и сердце сжималось от сострадания к погибшей и теперь уже никому не нужной жизни.

III

Итак, при полной естественности облика, при полном отсутствии внешних признаков игры концерты Нины Львовны были, однако, глубоко продуманным и пластически законченным действием. Каким образом она добивалась этого? Тут опять скрывается ее артистическая тайна. Разгадать ее, повторить, научить этому других – немыслимо. Это была бы подделка. Здесь мы можем лишь восхищаться и… искать свое. Другого не дано…

Дмитрий Николаевич Журавлев, никогда не пропускавший ее концерты, говорил: «Когда поет Ниночка, вокруг расцветают цветы». А уж он-то великолепно знал, из чего состоит хороший концерт. Он знал, и многие знают. Однако объяснить это почти невозможно, а сделать самому – безумно трудно! Не знаю даже, что может быть труднее, чем спеть или сыграть хороший концерт. Здесь все зависит от личности артиста, от самочувствия в данный момент и от каприза удачи. В спектакле почти не бывает полных катастроф. В концертах – это случается. Концертные катастрофы знал даже великий Рихтер. Но вернемся к ней, к ее репертуару. Подумать только – какой диапазон! Шостакович и Дебюсси, Шуберт, Лист, Брамс, Прокофьев, Бах и прелестные французские миниатюры – все находило в ней блестящего интерпретатора. Ее исполнение было столь музыкально глубоким и артистически точным, что часто становилось подлинным откровением.

IV

Нина Львовна страстно любила театр, и я уверена, что если бы Бог не дал ей голоса, она была бы блестящей драматической актрисой.

Я помню, как в их доме разыгрывались шарады. Святослав Теофилович этим весьма увлекался. Однажды Нине Львовне досталось сыграть не слово, а только предлог. Французский предлог отрицания. Мы все знали ее уравновешенность и спокойную сдержанность. Иной ее просто не представляли. Казалось, ничто не может вывести ее из состояния полного владения собой.

И вдруг она вбежала в комнату в какой-то шляпке и с таким темпераментом, с таким возмущением стала указывать нам на окно, бурно жестикулируя, приглашая нас взглянуть на то, что там происходит. Ее нельзя было узнать. Когда напряжение достигло предела, она почти выкрикнула, или даже выдохнула, свое «pas»! И этим разом смахнула все. Мы не успели опомниться, как она исчезла.

Этюд этот был сыгран с таким мастерством, что я до сих пор помню его как яркое театральное впечатление.

V

И все-таки еще раз о ее концертах. И особенно о Шуберте, которого она так любила. Она спела все его циклы: «Прекрасная мельничиха», «Зимний путь», номера «Лебединой песни». Это ее исполнительские шедевры.