Рикошет

Начинает казаться, что я слышу хриплый голос старого ювелира Иосифа Стукова и вижу его самого: в полосатом жилете, выглядывающем из-под дорогого халата; сгорбленного, с крючковатым носом и колючими глазками. Будто не Людмила учит меня жить, а Стуков наставляет свою дочь на путь истинный: «Человек без денег, как алмаз без огранки!»

После минутного замешательства спрашиваю:

— Это слова вашей тети?

— И ее тоже! — резко отвечает Людмила, с опозданием понимая, что разоткровенничалась совсем не к месту.

Достаю из сумочки бланк протокола допроса свидетеля, предупреждаю Путятову об ответственности за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний, после чего тщательно фиксирую содержание нашей беседы.

По-детски шевеля пухлыми губами, Людмила долго читает протокол, обиженно усмехается:

— Даже про то, что жить хорошо хочу, написали…

Сухо поясняю:

— Если что-то отражено неправильно, можете собственноручно уточнить.

Она поводит плечами:

— Просто, мне кажется, это лишнее…

— Вы так не говорили?

Людмила косится на нотариуса, молча подписывает протокол.

25.

Толик ждет меня к семи часам вечера, поэтому приходится спешить. Бежать вверх по лестнице в узкой юбке ужасно неудобно, тем не менее скачу по ступенькам и даже умудряюсь обогнать элегантного старичка в светло-сером костюме.

Торопливо стучу в дверь. Никого. За спиной раздается чуть прерывающийся от одышки голос:

— Добрый вечер, барышня.

Оглядываюсь. На площадку, размеренно ступая, поднимается элегантный старичок. Одолев последние ступени, вынимает из кармана ключи, открывает дверь, в которую я так настойчиво тарабанила.

— Давненько порог моей обители не переступала ножка барышни, да еще такой милой.

Один и тот же объект наблюдения может выглядеть совершенно по-разному. Все зависит от ракурса. В нашем случае — от временного. Для Людмилы Путятовой моя молодость давно и бестолково загублена. Старичок, похоже, считает иначе. И я с ним согласна.

— Вы Глеб Пантелеевич Архипов?

Он подтверждает мое предположение и приглашает войти.

Единственная достопримечательность однокомнатной квартиры Архипова-старшего — огромный, до самого потолка, потемневший от времени сервант с растительным орнаментом на многочисленных дверцах. Пока разглядываю этот колосс, на столе появляются тонкие фарфоровые пиалы, большущий заварной чайник и вазочка с овсяным печеньем. Разлив по пиалам зеленый чай, Архипов усаживается напротив, бросает зоркий взгляд:

— Итак, чем обязан столь приятному визиту?

— Я следователь прокуратуры.

С лица Архипова-старшего сползает улыбка. Рассеянно, с нотками тревоги в голосе, он произносит:

— Никогда бы не подумал…

Пожимаю плечами. Он делает несколько глотков терпкого чая, спрашивает, не скрывая озабоченности:

— Что-нибудь с Георгием?

Отрицательно качаю головой:

— Расследую дело по убийству Стуковой.

Уже на середине фразы начинаю понимать, какую глупость сморозила, но машинально договариваю до конца и закусываю губу.

Старик явно не знал, о смерти Анны Иосифовны.

Он замедленно ставит пиалу на стол и, даже не замечая, как она опрокидывается, смотрит мимо меня. Иззелена-желтый ручеек расползается по скатерти темным пятном. Лицо Архипова покрывается пепельной серостью, губы приобретают бледно-фиолетовый оттенок. Рука вяло приподнимается, но тут же падает на стол.

Догадываюсь, куда он хотел показать, и кидаюсь к серванту. Порывисто распахиваю одну дверцу за другой. Наконец улавливаю стойкий запах лекарств от сердечных болей и радикулита. Вопросительно гляжу на старика. По движению век понимаю, что действую правильно, нахожу пробирочку с нитроглицерином и буквально вкладываю ему в рот крошечную таблетку.

Когда он начинает дышать чуть свободнее, спрашиваю

— «Скорую» вызвать?

Архипов-старший едва заметно поводит головой. Помогаю ему добрести до дивана, ставлю рядом стул и усаживаюсь как заправская сиделка.

— Беда с этими старыми кавалерами, — грустно пытается шутить Архипов.

Прошу его не разговаривать. Он согласно кивает, но вскоре, несмотря на мои увещевания, произносит слабым голосом:

— К сожалению, мы многого не умеем прощать друг другу. Не понимаем, что потом можем и не успеть… Почему, почему я не сделал шага к примирению? Всю жизнь я носил ее в сердце… И даже теперь, когда оно устало перегонять остывающую кровь, Анна — в нем…

Анна Иосифовна — любимая женщина?! Если бы мне это сказали еще полчаса назад, ни за что бы не поверила! Слишком уж не втискивается в это определение сложившийся у меня образ Стуковой.

Архипов спрашивает, едва шевеля губами:

— Как это произошло?

— Она убита дома. Мотивы преступления, скорее всего, корыстные… Личность преступника пока не установлена.

Старик печально прикрывает глаза, шепчет:

— Корысть…

Он долго молчит. Потом рассказывает.