Рикошет

Со Стуковой Глеб Пантелеевич познакомился шестьдесят лет назад, когда приехал в Томск после ранения, полученного при ликвидации банды басмачей. Она в то время была дочерью преуспевающего нэпмана. Он полюбил ее, и она отвечала ему взаимностью. Потом они надолго расстались. Он поехал на строительство Турксиба, она осталась в Томске. Встретились в Новосибирске в 1949 году. У Архипова уже было двое сыновей, которых он воспитывал после смерти жены. Стукова дважды была замужем, но неудачно. Первый муж, работавший в потребкооперации, проворовался перед войной, а законы тогда были суровые. Второй — погиб в сорок четвертом. Детьми она так и не обзавелась. Жила с Гутей, которая помогала ей по хозяйству. Архипов предложил Анне Иосифовне руку и сердце. Она отказала. Настаивать он не стал. Однако лет через десять, когда сыновья подросли, снова отважился, и снова получил отказ.

— Последнее предложение сделал восемь лет назад, — горько усмехается Архипов. — Смешно?

Пожимаю плечами. Старик печально вздыхает:

— А она сказала: «Не смеши меня…»

По слабому румянцу, появившемуся на щеках, по восстановившемуся дыханию вижу, что Архипову стало значительно лучше. Поэтому решаюсь на вопрос:

— У Анны Иосифовны была сестра?

— Сестра?.. Нет. Анна — единственная дочь старого Стукова. А почему вы спрашиваете?

— Потому что есть племянницы, — улыбаюсь я.

— Римма и Людмила?.. Они не племянницы. Даже не знаю, как и назвать их. Была у Анны когда-то родственница. То ли троюродная сестра, то ли пятиюродная внучка. В общем, седьмая вода на киселе. Но очень навязчивая особа. Уж на что Анна была властным человеком, но так и не смогла поставить Путятову на место. Та за несколько лет прямо в душу влезла.

— А потом?

— Конец у нас у всех один. — вздыхает Архипов. — Умерла. А дочки продолжали навещать Анну. Тетушкой ее называли. В маму девочки пошли — настойчивые… Сколько раз Анне говорил, чтоб не дразнила их завещанием: то одной перепишет, то другой… Она только усмехалась… Пусть, говорит, знают, как богатство достается. Да и мне жить интереснее. В кино-то не хожу. А нервы пощекотать в нашем возрасте полезно… Вот и пощекотала…

Настораживаюсь:

— Вы считаете?..

— Что тут считать? Сами же сказали… Мотив корыстный.

Обдумываю, как бы поделикатней задать следующий вопрос. Архипов замечает заминку, слабо улыбается:

— Вы спрашивайте, спрашивайте… Не убивать же вам еще один вечер на старика.

— Глеб Пантелеевич, в связи с чем вы перевели Стуковой такую крупную сумму?

Архипов морщится:

— Это очень неприятная история… Я последние полгода болел. С Анной не виделся. Месяца два назад она пришла. Я, понятно, очень обрадовался, но оказалось, что преждевременно. Не успела она переступить порог, как посыпались упреки. Обвинила меня в том, что всю жизнь я охотился за ее приданым! Будто и Георгия своего пристроил охотиться за стуковским добром. Меня это так возмутило!.. Вот и разругались.

Высказываю вслух свои подозрения:

— Стукова не занималась продажей своих драгоценностей?

— Было… Она всю жизнь прожила за счет этого добра. А тут на нее и вовсе нашло. Решила перевести ценности в деньги. Даже меня просила найти покупателя на золотые монеты. Я, естественно, отказался. Как другие — не знаю…

— Имеете в виду Малецкого?

— Думаю, они сблизились на этой почве… Простите, я не ответил насчет перевода. Потом я выяснил, что Георгий занял у Анны тысячу рублей, а возвращать не хотел. Анна раскипятилась, махала перед моим носом распиской, угрожала заявить в милицию… Я тоже наговорил резкостей… Глупо все вышло, да теперь не поправишь…

— Простите, но перевод был на тысячу двести рублей?

Старик тушуется, нехотя отвечает:

— Двести рублей — это проценты… Георгия это и задело. Я с ним разговаривал, убеждал. Он ни в какую. У нее, сказал, денег, как у дурака махорки, обойдется, на тот свет бесплатно пускают. Поссорились мы с сыном крепко. Решил сам ей вернуть… Встречаться не хотелось, поэтому и отправил почтой.

Архипов замолкает, отрешенно смотрит в потолок.

— Почему же мне никто не сообщил?.. Я бы все равно пришел…

26.

Сережка, брат Толика, завидев мою «Ниву», оставляет шумную компанию сверстников, гогочущих, словно их не ожидает незаметно подкравшийся новый учебный год. Размахивая длинными руками и приплясывая, как празднующий победу дикарь, несется навстречу. Просунув ушастую голову в машину, он радостно сообщает:

— Лариска! Твой любимый рвет на себе волосы! Решил, что ты от него сбежала! На меня набросился, воспитывать стал. Кое-как удалось слинять!

Тихим, доверительным голосом интересуюсь:

— С какой из девочек ты дружишь?

Сережка смотрит через лобовое стекло на стайку длинноногих акселераток, расположившихся в беседке, таинственно сообщает:

— Со всеми… Выбор так труден.

— Ты так же непостоянен, как твой брат.

Сережка хохочет.

Толик мрачен, как Понтий Пилат перед казнью Христа.

Удивленно распахиваю глаза:

— Ты уже дома?!

Он косится на часы, недовольно бурчит…

— Уже…

Подставляю для поцелуя щеку. Толик сердито сопит, но деваться ему некуда. Через минуту он, хотя все еще ворчливым, но уже подобревшим голосом, спрашивает: