Рикошет

Вызволенный из подземелья Марков так радостно приветствует нас, словно мы знакомы по меньшей мере лет десять. Отвечаю прохладной улыбкой. Немного оживленной суеты, и мы устраиваемся за столом, укрытым от посторонних глаз кустами сирени, а от дождя — брезентовым навесом.

— И что это я так проголодалась?! — восклицает Маринка.

Василий хохочет.

— От работы на свежем воздухе всегда аппетит разыгрывается!

— Ты и дома его отсутствием не страдаешь, — подначивает Люська.

Трапеза уже в полном разгаре, когда Василий спохватывается:

— Черт, Аркашку позвать забыл!

Люська негромко фыркает:

— Зачем он тебе нужен?

Василий растерянно смотрит на нее:

— Сосед же… Тем более, сегодня без половины вкалывает. Верняком, еще не обедал.

Он поднимается и, перешагивая через грядки, идет к неказистому домишке. Возвращается с Аркадием Федоровичем. Начальник ЖЭУ виновато отряхивает вытянувшиеся на коленях спортивные брюки, застенчиво улыбается:

— Привет честной компании. Прямо с гряды меня Василий сорвал. Вот успел только прихватить, — он вытаскивает из-за спины пропыленную бутыль с бордовой жидкостью, замечает меня и тушуется еще сильнее: — Винцо, так сказать, самодельное… Алкоголя почти нет.

Люська накладывает ему полную тарелку всякой всячины, а Василий громогласно спохватывается:

— Пора шашлыки жарить!

— Шашлык — дело настоящих мужчин! — соглашается Марков и тоже встает.

Толик бредет за ними в дальний конец участка.

— Может, наливочки отведаете? — оглядывает нас Аркадий Федорович.

Категорически отказываюсь:

— Я за рулем.

Для приличия пригубив из рюмок, Люська с Маринкой начинают расхваливать его изделие. Аркадий Федорович расплывается в довольной улыбке.

Смотрю на него и дивлюсь. Он совсем не похож на того чиновника, с которым я беседовала в ЖЭУ. Добродушное выражение лица, мягкие жесты, безмятежное спокойствие в глазах.

Он склоняется ко мне:

— Извините… То, что мы делали опись в квартире Стуковой, вам сильно повредило?

Молчу. Аркадий Федорович мнется, но решается еще на один вопрос:

— Скажите… Выяснилось что-нибудь с тем звонком?

Внезапно мне на ум приходит занимательная мысль: вдруг никакого звонка и не было? Не очень к месту интересуюсь:

— Сколько стоит билет на электричку до вашей дачи?

Аркадий Федорович недоуменно морщит лоб, потирает лысину:

— Двадцать копеек.

— Дороговато.

— И не говорите. Туда и обратно съездил, вот тебе и все сорок. Но я приловчился: проездным пользуюсь. Большая экономия получается.

— Значит, билеты каждый раз не приходится покупать?

— Зачем? — непонимающе смотрит начальник ЖЭУ.

Неожиданно вспоминаю Крым, раскаленное шоссе, витками уходящее к небу, натужно взбирающийся автобус с одуревшими от гор и зноя туристами, прохладную зелень сосен, крошащиеся о камни струи водопада, ледяные брызги, толстого армянина, колдующего над мангалом, и волшебный, сводящий с ума, запах.

— Шашлык готов! — вырывает меня из забытья бас Василия.

Окружаем его и расхватываем шампуры.

Когда небо начинает сереть, Толик негромко говорит:

— Лара, нам пора.

Но Люська чутко улавливает его шепот, и они вместе с Василием принимаются уговаривать нас остаться. Но Толик непреклонен:

— Нет. Я не могу, брат один дома.

Все так активно начинают увещевать моего любимого, что минут через пятнадцать ломают сопротивление этого стального человека.

— Хорошо, — соглашается он, — только обязательно нужно предупредить Сережку и позвонить Лариной маме.

Обрадованный таким поворотом событий, Василий провожает нас до калитки.

— Вы в Мочище езжайте. Там есть телефон-автомат.

29.

Телефонная трубка издает длинные пронзительные гудки. Но Толик не теряет надежды и лишь плотнее прижимает ее к уху.

— Может, спит? — пытаюсь успокоить его.

Он указательным пальцем вжимает очки в переносицу, смотрит на меня. Молчит.

Так же молча идем к машине. Поднимаю глаза и упираюсь взглядом в написанное на побитой ржавчиной полоске жести название улицы. Немного выше — жирная восьмерка. И номер дома, и название улицы страшно знакомы. Толик, не замечал, что я отстала, продолжает движение. Окликаю его:

— Не зайти ли нам в гости?

— Домой надо ехать. Опять где-то болтается этот проходимец.

— Ненадолго… Потом перезвоним. Может, Сережка и объявится.

— Что-то не слышал, чтобы у тебя здесь были знакомые!

— Да не знакомые. Свидетельница здесь живет. Повестку ей посылала, не является.

— Нельзя же все время о работе думать, — укоряет Толик.

Напрасно он это делает. Наши близкие почему-то всегда судят о наших деловых качествах ошибочно. Воспринимают нас через призму бытовых отношений и толком не знают, что мы из себя представляем, как винтики государственного механизма. Если бы Римма Путятова была моей приятельницей, я вряд ли проявила бы такую настойчивость.

В конце концов Толик сдает позиции.

За дверью хрипло надрывается магнитофон: «Жизнь тракториста искалечена!» Длительный проигрыш тоскливо-разухабистой тальянки, и снова крик души: «Жизнь тракториста искалечена!».

Ситуация явно не располагает к встрече со свидетельницей. Начинаю всерьез подумывать об отступлении, но в этот момент дверь распахивается.