Рикошет

На пороге невзрачная молодая особа в джинсовом костюме. Сразу догадываюсь, что передо мной сестрица юного создания, хотя в этой серенькой Дюймовочке нет ничего общего с пышнотелой Людмилой.

— Здравствуйте, Римма. Я из прокуратуры…

Должность называть не приходится, так как Путятова ошалело раскрывает глаза:

— Следователь?..

— Да. Вы что, не получали повестку?

— Повестку?.. Получали. Только сегодня пришла…

Перехватив испуганный взгляд Дюймовочки, вперившейся в моего любимого, сухо поясняю:

— Товарищ со мной.

В эту минуту Толик так напоминает отца русской демократии Кису Воробьянинова и так бормочет что-то нечленораздельное, но очень смахивающее на бессмертное «да, уж…», что я затрачиваю немало усилий, подавляя предательский смешок.

— У меня гости, проходите на кухню, — лепечет Римма.

Хочу отказаться, но Толик неожиданно шагает в квартиру. Иду за ним с единственной целью — выписать новую повестку. Вынимаю из сумочки бланк. Римма поспешно сдвигает загромождающие стол грязные тарелки, долго возит тряпкой.

Не могу перебороть следовательский азарт. Слишком много у меня к Римме вопросов. Спрашиваю:

— Кем вам приходится Виктор Трушников?

— Мужем, — нерешительно отвечает она.

— И брак зарегистрировали?

Римма комкает в руках тряпку, тихо роняет:

— Пока нет…

Отрываю ее от глубокомысленного созерцания хлебных крошек и целлофановых шкурок колбасных изделий:

— Как вы относились к тете?

— К тете Ане?

Похоже, она относится к категории людей, которые, о чем бы их ни спросили, обязательно переспросят, хотя вопрос ими расслышан и абсолютно понятен.

— Хорошо относилась, — отвечает Римма, видя, что я не намерена повторять.

— А она к вам?

— Она?.. Тоже…

Откладываю в сторону заполненную повестку, поднимаю глаза:

— И давала поносить перстень?

— Перстень?

— Тот самый, — подсказываю я.

Римма тянет с ответом:

— С бриллиантом?

— Да.

— Иногда давала… Ненадолго…

— Когда это было последний раз?

— Когда?.. Точно не помню…

Сговорчиво улыбаюсь:

— Меня устроит и приблизительная дата.

Римма отводит взгляд от полюбившейся точки в полу, принимается рассматривать пропыленные туфли Толика. Он смущенно делает ноги крестиком.

— Месяца три назад, — заканчивает вычисления Римма. — Потом тетя отдала перстень Людке… Людмиле, сестре моей.

— Значит, перстень у Людмилы?

— Она говорит, что вернула тетке… Тете Ане…

Намеренно высказываю сомнение:

— Может, перстень был фальшивый?

— Стала бы тетя Аня держать фальшивый! — обижается Римма. — Она нам с Людкой как-то доказывала, что настоящий. Чиркнула по зеркалу, там сразу царапина, как от стеклореза.

Сама того не зная, серая дюймовочка сняла один из многочисленных камней с моей души. Теперь не буду мучаться и ломать голову над версиями, объясняющими возникновение бриллиантовой отметины на помутневшей поверхности стуковского зеркала.

Внезапно глаза невзрачного создания становятся колючими.

— Может, и врет, — почти утвердительно произносит она.

Настала и моя очередь переспрашивать:

— Кто врет?

— Людка. Точно, у нее перстень! Ведь тетка же незадолго до смерти меня доводила, мол, на Людочкиной полненькой ручке перстенек очень хорошо смотрится, — ядовито выпаливает Римма. — Как я раньше не сообразила?! Вот корова! И перстень ей, и все остальное по завещанию ей, а мне шиш с маслом!

На кухню врывается узкогрудый длинноволосый юноша. Тот самый, который не далее, как сегодня утром, очень быстро и весьма своеобразным способом покинул киоск Архипова-младшего. Симпатии его прыщавая физиономия не вызывает. К тому же, он, в отличие от Риммы, в нетрезвом состоянии. Остекленевшим взглядом он обводит кухню. Придерживаясь за стену, делает шаг в мою сторону:

— Ты кто?

Римма поспешно одергивает его:

— Иди, Витька, отсюда. Следователь это.

— Следователь?! — с угрозой произносит Трушников.

Ругаю себя последними словами за этот дурацкий визит. В животе становится холодно, будто стою на самом краешке плоской крыши девятиэтажки и смотрю вниз. Делаю попытку непринужденно улыбнуться.

— Чего ты здесь вынюхиваешь?! Чего тебе здесь надо?! — надвигается Трушников.

Сдерживая нервную дрожь, твердым голосом отчеканиваю:

— Сберегательную книжку Стуковой!

Глаза длинноволосого на секунду обретают осмысленное выражение, губы кривятся:

— Ишь ты ка-кая! Да я тебе!

Он заносит растопыренную пятерню.

Никогда прежде не могла даже представить, что у моего любимого может быть такое свирепое выражение лица.

В мгновение ока Толик обхватывает Трушникова, приподнимает его, яростно сдавливая бока. Но тот умудряется оттолкнуться ногой от стены, и они с грохотом валятся в угол.

Римма прижимается к подоконнику, коротко взвизгивает.

Когда спохватываюсь, Толик уже придавил противника к полу.

— Позовите кого-нибудь, в конце концов! — кричу на Римму.

Она всхлипывает:

— Да нет никого! Вдвоем мы…

Трушников, видимо, догадался, что допустил глупость. Он сдавленно и виновато сипит:

— Отпусти, не буду больше.

Разгоряченный схваткой, Толик неохотно отпускает его, встает. Поправив очки, он снова превращается в учителя истории с передовыми педагогическими взглядами. На лице читается желание провести воспитательную и душеспасительную беседу.