Рикошет

Оформив протокол добровольной выдачи, прячу деньги в сейф и напутствую «супругов»:

— Не рекомендую нарушать подписку и опаздывать по повесткам.

36.

Путятовский клубок, кажется, распутан. С Архиповым-младшим тоже все более или менее ясно.

А вот что делать с Малецким?

Я пребываю в полной уверенности, что он в то время, когда убили Стукову, отмечал день рождения подруги жены, а оказывается, Роман Григорьевич на какое-то время оставлял компанию и дал возможность лицезреть себя соседу, поливавшему цветочки.

Останавливаю «Ниву» у подъезда, который скоро станет мне родным. Эдуард Феофанович бдит на своей скамеечке. Здороваемся, как старые друзья.

— Опять к нам? — радостно осведомляется он. — Не беспокойтесь, ваша печать цела, я заглядывал. Помощь моя не понадобится?

Благодарю и интересуюсь, не видел ли он Малецкую-старшую.

— Видел. Она только что в хлебный пошла. Сейчас вернется, — с готовностью отзывается Эдуард Феофанович и предлагает: — Присаживайтесь.

В ожидании Малецкой обсуждаем темпы строительства второй очереди метрополитена и связанные с этим трудности.

— Вот и Евгения Константиновна, — сообщает старичок и окликает ее: — Товарищ Малецкая, к вам из прокуратуры!

Лицо Малецкой не вспыхивает от радости. С еще меньшей приветливостью она встречает вопрос о сыне. Хрипло отчеканивает слова:

— Третьего августа Роман вместе со снохой были в гостях. Вернулись поздно.

— А чуть раньше он не заходил домой?

— Вы вынуждаете меня повторяться.

Эдуард Феофанович улавливает возникшую напряженность, вежливо укоряет:

— Евгения Константиновна, не надо сердиться. Товарищ на работе, ведет расследование. Тут каждая мелочь важна.

Не обращая внимания на его реплику, Малецкая спрашивает:

— Извините, я вам еще нужна, а то дети у меня одни в квартире?

— Больше вопросов нет.

Малецкая уходит, а я вижу в конце двора дворничиху Зинаиду Ивановну, развешивающую белье на протянутой между двумя кленами веревке. Поднимаюсь со скамейки.

Широко расставив крепкие ноги, Зинаида Ивановна вытаскивает из таза огромный пододеяльник, высоко поднимает красные от стирки руки, звучно встряхивает. Прищепив углы, замечает меня:

— Здрасьте… Как здоровьице?

Отвечаю, что не жалуюсь. Дворничиха удовлетворенно качает головой:

— Это хорошо… Злодея не поймали еще?

— Как раз по этому делу хотела с вами поговорить.

Она вытирает руки о фартук и замирает, давая понять, что готова к беседе. Спрашиваю:

— Вы присутствовали при первом осмотре квартиры Стуковой. Накануне вечером никого подозрительного во дворе не встретили?

Зинаида Ивановна отвечает без запинки:

— Подозрительного не встретила.

— А речника?

— Так какой же он подозрительный? Очень даже обстоятельный мужчина, при форме опять же.

— Как он выглядел?

Зинаида Ивановна закатывает глаза:

— Высокий, шевелюристый, статный, в форме.

Начинаю потихоньку злиться. По таким приметам никакой уголовный розыск не найдет. Как всегда в подобных ситуациях, мозг начинает работать энергичнее, и в памяти всплывает лицо Маркова, которое я видела очень близко во время танго.

— Вы случайно не заметили у этого речника седого пятнышка на брови?

— А мне показалось, это плешинка. Надо же, думаю, такой мужик видный, а с плешинкой на брови, — пытаясь сориентироваться, на какой, дворничиха делает полоборота корпусом, потом довольно сообщает: — На правой!

Все-таки Марков! Жалко Маринку.

Зинаида Ивановна поглощена своими мыслями. Внезапно она прикрывает рот ладонью.

— Постойте, постойте… Так речник же вышел из подъезда Стуковой! Потом Пухова, бледная такая. Прошла мимо, даже не поздоровалась. Потом Малецкий Роман Григорьевич, красный, будто из бани. Я еще подумала, неужели такой приличный человек с супругой поругался. Господи! Неужели кто из них?!.

Сама того не подозревая, она задает тот вопрос, который мучает меня.

37.

На этот раз бдительный боец ВОХРа ограничивается мимолетным осмотром моего удостоверения, и вскоре все в том же «красном уголке» мы беседуем с Элеонорой Борисовной. Хотя беседой это можно назвать с большой натяжкой.

Горестные складки у губ Малецкой обозначились еще резче, чем при нашей первой встрече. Опущенные ресницы вздрагивают, руки нервно теребят тоненький блестящий поясок, которым перехвачена ее талия. Она долго не отвечает на вопрос.

— Так отлучался ваш муж с дня рождения? — настаиваю я.

— Да, — едва слышно роняет Элеонора Борисовна. — Ненадолго.

— Почему вы сразу об этом не сказали?

— Вы не спрашивали.

— И вы не догадывались, что это может интересовать следствие?

— Я не допускала и не могу допустить…

Понимаю, о чем она говорит, но тем не менее уточняю:

— Чего вы не допускали?

— Что это мог сделать Роман, — почти шепотом произносит она.

Блажен, кто верует! Вслух я этого не говорю, слишком несчастной выглядит Малецкая. Что это? Свойственная женскому сердцу способность предвидеть надвигающуюся беду? Или просто страх перед неизвестностью?

Немного помолчав, спрашиваю:

— Куда же уходил Роман Григорьевич?

— За водкой… Мужчины подвыпили и заспорили, можно ли достать ее в это время. Роман сказал, что запросто купит у таксистов, и побежал.

— Принес?