Рикошет

В двух шагах от буфета Агафонов оглядывается. Нет, надо же, как похож на отца! Сколько же лет они с Родионычем не сталкивались? Да-а… чуток больше семи…

Петр толкался в аэропорту. Вылет самолета откладывали уже в третий раз и, похоже, назревал четвертый.

Пассажиры нервничали, бегали за пирожками, осаждали справочное. Суетясь, спотыкались о чемоданы, на чем свет стоит костерили аэрофлотовское начальство. Матери пытались унять голосивших, одуревших от толчеи и мелькания ребятишек.

Петр пил пиво в буфете и думал о том, как хорошо будет пожить месячишко у матери, отлежаться, отоспаться, попить молочка, никуда не ввязываться… А потом… Что будет потом, он не думал. Чувствовал — все пойдет по-старому…

По дороге в аэропорт водитель такси включил приемник, и в мозгах Агафонова прочно засел навязчивый мотив раз десять пропетой Львом Лещенко песни: «Родительский дом, начало начал, ты в жизни моей, надежный причал…» Петр старался забыть его, но когда часа через три самолет все же запрыгал по неровному летному полю родного села, песня навалилась с новой силой, и совсем уж ни к чему повлажнели глаза.

Спасибо, спас участковый инспектор Кромов.

— Здорово! — услышал Петр, когда, пряча в ладонях огонек, прикуривал у трапа самолета.

Оглянувшись, увидел старого знакомца — старшего лейтенанта, давно-давно, лет двадцать с большим гаком назад, впервые определившего его в места не столь отдаленные. Петр даже помнил за что… Такое не забывается. За стог сена… Потом он же задержал его с водкой из сельмага…

— Здорово, крестный! — осклабился Агафонов. — Уже нарисовался?.. Дружеская встреча в аэропорту Шереметьево… А ты, Родионыч, постарел, поседел. Так и телепаешься в участковых?

— Так и телепаюсь, — Кромов оглядел сутулую, тощую фигуру Петра. — Из тебя-то, гляжу, жизнь тоже соки-то по-высосала…

— Чай, там не медом кормят, — ответил Агафонов, обозначая это «там» неопределенным движением головы куда-то себе за спину.

Участковый насупил кустистые брови, произнес с поджатыми губами:

— Ты как хотел-то? Сельмаги бомбить, да мед пить?

— Складно базаришь! — ухмыльнулся Петр. — Хотел-не хотел, все одно сел… О! Тоже стих забабахал!.. Запомнить надо…

— Справка есть? — посуровевшим голосом спросил участковый.

Петр окатил его насмешливым взглядом:

— С этого бы и начинал, начальник… А то за жизнь…

Участковый взял розовую бумажку с фотографией стриженого Агафонова, просмотрел, неодобрительно покачал головой:

— Совсем недавно на свободе…

— Тебе-то че? — лениво огрызнулся Петр. — Откинулся же…

Оба замолчали и долго месили грязь по дороге к селу. Говорить было не о чем. Каждый думал о своем. Только раз, смотря себе под ноги, Агафонов удивился:

— Дожди, что ли, шли?

— Поливальные установки колхозные, — разъяснил участковый.

— Понятно…

Около почты Петр приостановился, проговорил в сторону:

— Ты, Родионыч, дальше один топай. Не привык я с начальством рядышком прогуливаться…

— Ладно, — сказал участковый. — Только я тебе вот что сказать хочу… Не задерживайся ты у нас… Без тебя забот-работ хватает… Не дай бог…

— Да уж, у тебя не залежится, — ехидно ухмыльнулся Агафонов, — Не боись, начальничек, отдохну чуток и… только меня и видели — в город подамся.

— Оно и лучше, — рассудительно заметил участковый. — Здесь-то тебя, как облупленного, знают… В городе, глядишь, год-другой и продержишься…

Петр невесело смотрел на удалявшуюся фигуру участкового. Потом пересилил себя, задорно крикнул:

— Благодарствую за предупреждение, начальничек!

Кромову не совсем понятны маневры Агафонова, который, игнорируя очередь, топчется возле прилавка, заглядывает за весы. Чтобы лучше видеть происходящее, оперуполномоченный привстает с дивана.

Пожилая буфетчица с лицом, испещренным крохотными червячками склеротических прожилок, продолжая обслуживать толстую тетку в лопнувшем под мышками плаще, подозрительно косит глазом на Агафонова, но ничего не говорит, так усиленно тот делает вид, будто рассматривает ценник, пришлепнутый к тусклому боку зажаренной в муке минтай-рыбы.

Однако стоило буфетчице отвернуться за одним из тесно уложенных на алюминиевом подносе заварных пирожных и на секунду утратить бдительность, как мгновенно выпростанная из кармана рука Агафонова хватает с витрины банку консервов, а сам Агафонов петляво бежит по залу.

Бежит медленно, не так, как убегают от тюрьмы.

Истошно, по-бабьи, словно отняли последнюю полушку, взвизгивает буфетчица.

Толстуха оставляет уже оплаченную снедь и, расшвыривая зазевавшихся пассажиров чугунными бедрами, неожиданно резво устремляется в погоню.

Только теперь Кромов понимает, что произошло. Он шагает наперерез беглецу, но его опережают выросшие словно из-под земли рослые молодые дружинники — инженерного вида ребята, вероятно, зарабатывающие по вечерам три дополнительных дня к очередному отпуску. Они крепко держат Агафонова. Впрочем, тот и не пытается вырываться. На его лице застыла успокоенная гримаса.

Подоспевшая тетка наседает на дружинников, требуя связать злодея.

Агафонов встречается взглядом с Кромовым, и его синеватые губы кривятся в потерянной и одновременно вызывающей улыбке.