Рикошет

— Это вы должны мне объяснить, чем вам не угодили директор фабрики и начальник планового отдела той же фабрики «Художественная роспись», — глядя прямо в глаза женщине, сурово проговорил Кромов и, по панически сузившимся зрачкам, по побелевшим скулам, понял — попал в самую точку.

Пушкарева не могла выдавить ни слова.

— Давайте присядем куда-нибудь, — ровным, немного утомленным голосом предложил Кромов. Он сознательно пошел на риск, мог и ошибиться, тогда… Однако он оказался прав, и теперь не видел смысла, да и не имел желания быть жестким и непоколебимым.

— А?.. — затравленно взглянула Пушкарева.

— Давайте присядем.

Оперуполномоченный прошел в комнату, выдвинул стул, опустился на него. Повернувшись к продолжающей стоять в прихожей женщине, сказал:

— Садитесь, Татьяна Эдуардовна, рассказывайте.

Она уронила обессилевшие руки, поникла плечами, прошептала:

— Не могу… скоро муж придет на обед… Не могу при нем…

Кромов взглянул на часы:

— Во сколько он приходит?

— В два часа…

— У нас сорок минут. Успеем… Садитесь!

На ватных ногах прошла она к креслу, замедленно села на самый краешек, умоляюще сложила на груди руки:

— Поверьте, я не хотела!

— Нет.

— Что — нет? — не поняла женщина.

— Не верю… — сказал Кромов. — Не верю, что не желая того, вы обливали грязью двух людей. Клевета совершается только с прямым умыслом. И он всегда ясен — опорочить честное имя, унизить достоинство человека… Или вы сообщали правду?

— Лгала… Поверьте, иначе я не могла! — шепчет Татьяна Эдуардовна. — Виктор убил бы меня, если бы ему стало известно…

— Виктор?

— Муж… Он убил бы… убил…

Кромов потерял нить ее размышлений, переспросил:

— За то, что вы звонили Мозжейкину?

— Нет же! Нет! — с горечью воскликнула Пушкарева. — Не то!

— Тогда конкретнее, пожалуйста, — сухо попросил оперуполномоченный.

— Если бы он узнал, что я… что у меня… — не решается она, но все же договаривает: — Что я была любовницей Ивана Васильевича…

От подобного признания Кромов слегка ошалел. У него вырывается непроизвольное:

— Вы?!. Та-ак…

— Да-а, — утрачивая решительность, выдыхает женщина. — Все четыре года работы… Случилось это, когда мы ездили на теплоходе… Профком откупил «Москву», отдыхали на острове…

Кромов понял, что сейчас его будут посвящать в тайны Мадридского двора, и, едва сдерживая неприязнь, перебил Пушкареву:

— Не нужно… Объясните, почему вы писали клеветнические письма и сообщали мужу Мозжейкиной всякие мерзости по телефону?

— Письма?

Вопрос этот прозвучал с такой неподдельной искренностью, что стало ясно — писем она не писала. От этого соображения Кромову не сделалось легче, и он повторил:

— Для чего вы звонили?

— Я не хотела… Не хотела… Но если бы Виктор узнал…

— При чем здесь ваш муж?

Пушкарева заморгала мелко-мелко, стараясь удержать выступившие в уголках глаз слезинки. Кромов догадался, в чем дело. Очищающие слезы грозили превратиться в грязноватые потеки туши, которые, конечно же, не сделают лицо привлекательнее.

— Он звонил… угрожал рассказать мужу, — наконец выговорила Татьяна Эдуардовна.

Сохраняя остатки терпения, Кромов спокойно уточнил:

— Кто — он?

— Не знаю, — опустившимся голосом сказала Пушкарева. — Но он знает все!.. Где мы с Иваном Васильевичем встречались, где у него дача, когда и куда ездили по путевкам выходного дня… Даже в каких гостиницах жили… Все, все… Это страшно, я все время боюсь…

Кромов помолчал, давая собеседнице возможность успокоиться, проговорил:

— Насколько я понял из ваших признаний, Мозжейкина никогда не находилась с директором фабрики в близких отношениях… Вы же длительное время были его любовницей…

Он видел, что Пушкареву резануло упоминание о ее «должности», но даже в душе не посочувствовал ей, поскольку намеренно называл вещи своими именами. Напротив, Кромов даже уточнил:

— Правильно я понял?

— Да, — шевельнула губами Пушкарева.

— Пойдем дальше… Неизвестный звонит вам и угрожает рассказать мужу о ваших отношениях с директором. Так?

— Так.

— И этот неизвестный требует, чтобы вы звонили Мозжейкину и сообщали о том, что его жена якобы выполняет ваши функции… Так?

— Да… так.

— Он же заставил вас написать письма.

Пушкарева вспыхнула:

— Не писала я никаких писем!

— Ну, и слава богу, — покорно согласился Кромов.

— Поверьте, я не хотела, меня заставили! Меня шантажировали! — порывисто восклицает Татьяна Эдуардовна.

— Разве от этого кому-нибудь легче? — проронил оперуполномоченный. — Людмиле Васильевне легче? Или ее мужу, которого чудом спасли, вытащив из петли?

Пушкарева побледнела, стала медленно заваливаться набок. Кромов успел подхватить ее, прежде чем она упала на пол, прислонил к спинке кресла. После этого пошел за водой.

Когда первые капли коснулись лица Пушкаревой, она открыла потемневшие глаза:

— Он хотел повеситься? Из-за моих разговоров?..

— Он повесился. Только счастливый случай помог избежать гибели. Вернулся один из сотрудников и снял его, — не желая щадить чувств Пушкаревой, сказал оперуполномоченный.

Она схватила его за руку, запричитала:

— Я не хотела, не хотела!.. Господи, что же теперь будет?! Меня в тюрьму посадят, да?! Посадят?! Почему вы молчите?! Говорите, посадят?