Рикошет

— Значит, вы услышали грохот и замерли? — подсказал Кромов.

— Ну! — порывисто сменил ногу Токаченко и теперь уже болтал не левой, а правой кроссовкой. — Потом туда! Гляжу, Андрей Борисович висит… Голова набок, язык высунут, хрипит… Жуткое зрелище!.. Я его под колени подхватил, а сам лазами по сторонам шарю… Тяжелый он, благо кто-то из дамочек бритву опасную на столике оставил, они у нас приспособились этими ятаганами выдачу резать. Дотянулся, взял, кое-как веревку перерезал… К телефону бросился и в «Скорую» звонить… Приехали, увезли… Я домой пошел… Все вроде…

— С чего бы это он? — вопросительно протянул Кромов.

Токаченко откинулся на спинку стула, вытянул тощие ноги в новеньких вельветовых джинсах:

— Руки-то решил наложить?

— Именно это я и хотел сказать.

Токаченко выпалил сразу, не раздумывая:

— Из-за жены!.. Больше причин не было.

— Не излишне категорично? — осведомился оперуполномоченный.

— Нет, — резко крутнул головой парень. — Точно, из-за жены… Мозжейкин же интеллигент во втором, а то и в третьем поколении, а они, сами знаете… Да еще у него любовь к ней страстная… Ревновал тайно, я знаю… Бывало, стоим, курим в коридоре, про баб только начнут, сразу мрачнеет. Это и до звонков было… Как только кто про любовниц заговорил, да про то, что женщины все на измену способны, особенно те, у кого детей нет, так он уходил, не выдерживал.

— Вы женаты?

Токаченко на секунду застыл с выпученными глазами, потом потер бороду ладонью:

— Не-ет… Встречаюсь с одной…

— И тоже рассказываете о своих отношениях на перекурах?

— Что вы?! — возмутился Токаченко. — Разве можно!

Кромов сделал пометку в блокноте, спросил:

— Вы упомянули о звонках?..

— Упомянул, — парень тряхнул головой, поправил очки, без прежнего азарта произнес: — Как-то я сидел в кабинете начальницы, а Андрею Борисовичу позвонили. Он по параллельному говорил, а я возьми да сними трубку…

— Кто звонил?!

— Баба! — выпалил Токаченко и уточнил: — Женщина, хорошенькая такая…

— И это определили?

Несмотря на улыбку оперуполномоченного, Токаченко серьезно объяснил:

— Ага… Голосок у нее… миленький, за душу берущий… мур-мур-мур, мур-мур-мур… Но это я уже позже сообразил, а тогда…

— Что она говорила?

Токаченко сосредоточенно наморщил лоб, снял очки и, прикрыв глаза ладонью, зашевелил губами:

— Тряпка ты, Андрюша. Твоя Людка с директором кувыркается, рогами тебя оснащает, а ты хоть бы… дальше нецензурно… та-та-та… Морду бы ему набил, что ли?!. Она же ему… та-та-та.

— Весь разговор слышали? — сдержанно поинтересовался Кромов.

— Что вы?! Нет, нет! — замахал руками Токаченко. — Как такое услышал, сразу трубку бросил. Говорить ничего не стал. Ни Андрею Борисовичу, ни кому другому… Только в коридор вышел, глянуть на него… Курил он. Затягивался, словно сейчас на танк с последней гранатой…

Столкнувшись взглядом с оперуполномоченным, парень ошалело выдохнул:

— Че такое?!

— Ниче! — отрезал Кромов.

В кабинет заглядывает свидетель по изнасилованию:

— Гражданин следователь, может, я пойду? А то уже все сигареты искурил…

Голос его звучит просительно и занудно. Добровольский косится на часы:

— Ладно, иди… обедай. Но в четырнадцать ноль-ноль, чтобы здесь был. И без опозданий.

— Слушаюсь и повинуюсь! — с нагловатой фамильярностью отзывается парень.

Добровольский грозит ему сухим, мозолистым от авторучки пальцем:

— Смоешься, с милицией назад приедешь!

Парень морщится и уже готов улизнуть за дверь, но следователь останавливает его суровым окликом:

— Шурик!.. Там гражданин стоит, скажи, пусть тоже пообедает и вернется к двум часам.

— Бу сделано! — кивает Шурик и исчезает.

Добровольский сокрушенно качает головой:

— Пять повесток ему посылал — не является, хоть лопни. И живет-то на станции, где редкая электричка останавливается. Пришлось участкового на мотоцикле гнать, по такой-то погоде…

— Сам-то думаешь обедать? — спрашивает Кромов.

На лице Добровольского появляется сожаление:

— Времени нет… А ты проголодался?

— Мне что, я в отпуске. Поговорим с тобой и пойду домой, пообедаю, вздремну, — язвительно произносит Кромов.

— А я и так перезимую, — обрадованно отвечает следователь. — Давай дальше. Узнал ты, что голос женский и…

Кромов морщится:

— Склероз нажил, пока на юге прохлаждался. Прежде, чем на ВЦ бежать, я в отделе кадров «Художественной росписи» побывал.

Тесная комнатушка отдела кадров фабрики «Художественная роспись» была плотно заставлена сейфами. На сейфах громоздились папки с бумагами, картотечные ящики, груды бланков. Со всем этим мирно уживался бронзовый бюст поэта, певца русских берез.

Кромов взглянул на пропыленный кудрявый чуб, потом перевел взгляд на рослую хозяйку кабинета.

Машинально поправляя прическу, она выслушала его просьбу, указала на втиснутый между столом и подоконником стул:

— Усаживайтесь… Сейчас найду список уволившихся за последние полгода…

Кромов сел. Правда, тут же ему пришлось вжаться в спинку стула, так как в поисках списка кадровичка широко распахнула дверцу сейфа, которая оказалась в опасной близости от носа оперуполномоченного. Вскоре дверца с лязгом вернулась на место, и Кромов вздохнул полной грудью.