Рим. Флоренция. Венеция

С тех пор, как единое, бытующее с древних времён, ощущение жизни распалось на две противоположности – полюс природы и полюс духа, с тех пор, как непосредственное, созерцательное бытие обрело самостоятельность и вступило в противоречие с духовным и внутренним миром, – появилась задача, осознание и попытки решения которой целиком захлестнули Новое время: задача обретения утраченного единства в обеих сферах жизни. Кажется, однако, что достижима эта цель, только если речь идёт о произведении искусства: только в нём естественная форма раскрывается как дух, воплощённый в наглядных образах, здесь его больше не оттесняет зримая природа, а его элементы формируют то же неразрывное единство, какое было присуще им до раскола, произошедшего в процессе исторического становления. Тем не менее, если взглянуть на Флоренцию с высоты Сан-Минато[5], обрамлённую горами и пересечённую, точно живоносной артерией, Арно; если после полудня, напоив душу искусством в галереях, палаццо и церквях, пройтись по этим холмам вдоль виноградников, олив и кипарисов, где каждая пядь дорог, вилл, полей насыщена культурой и великими событиями прошлого, где дух, словно некая аура, окутывает землю, то возникает чувство, что противоречие природы и духа здесь ничтожно. Таинственное единство, которое, всё же, будто можно увидеть воочию, до которого можно дотянуться рукой, сплетает аромат земли и живые линии пейзажа с духом, выросшим из местной почвы, с историей европейцев, которые обрели здесь своё нынешнее лицо, с искусством, которое созрело здесь, подобно плоду.

Должно быть, только в этих краях и мог возникнуть Ренессанс – первое осознание того, что основа всей красоты и смысла, к которым стремится искусство, заложена в явлениях, существующих в естественной природе, – и творцы Возрождения, даже приверженцы наиболее самобытного стиля, с полным основанием могли полагать, что лишь подражают природе. Природа здесь, ничем не поступившись, превратилась в дух. Эти холмы символизируют единство, в котором противоречия жизни становятся побратимами: когда на каждом возвышении можно увидеть виллу или церковь, чувствуется, что природу повсеместно венчает дух.

Томас Коул. Вид на Флоренцию от Сан-Минато. 1837. Музей искусств Кливленда. США.

Что ни шаг – везде плодородная, раскрывающаяся навстречу культуре земля; и всё-таки это не та южная, чрезмерная роскошь, что порабощает человека. Существует такое богатство образов внешнего и внутреннего бытия, которое не по силам никакому искусству; однако здешнее великолепие человек сумел создать собственными силами. Когда Беноццо Гоццоли и другие изображают местный ландшафт в виде сада[6], это восходит к главной черте флорентийской жизни: разделённая грядами, изгородями, ровно посаженными деревьями, природа не может предстать им иной, кроме как упорядоченной духом. В момент ослабления напряжения между природой и духом возникает особое эстетическое состояние: впечатление, что стоишь перед произведением искусства. Вероятно, нет второго такого города, где общее настроение, то есть сочетание образов, воспоминаний, природы и культуры – всего, вплоть до самых поверхностных проявлений, обладало бы столь же сильным сходством с тем воздействием, которое оказывает на зрителя произведение искусства: даже голые скалы за Фьезоле[7], коих, в отличие от ближних холмов, не коснулась рука человека, представляются лишь канвой картины, пропитанной духовностью и культурой, и в результате сливаются с её общими линиями, подобно раме, соединяющейся с живописным полотном, содержание которого она подчёркивает именно своей инакостью, выделяя его как обособленный, самодостаточный организм[8].

Беноццо Гоццоли. Шествие волхвов. Процессия Молодого короля. Фрагмент. 1459. Капелла дворца Медичи-Риккарди. Флоренция.