Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. У нас дипломатические паспорта. Вы недооцениваете очень существенные особенности своей страны: она обращается с иностранцами, как с драгоценным фарфором. И тот, кто не занимается шпионажем, не провозит контрабандой наркотики или не взрывает мосты, здесь, в большей безопасности, чем у себя на родине. Ваше правительство пуще всего боится, как бы его не обвинили в несоблюдении духа знаменитых Хельсинкских соглашений. Так что сами понимаете — торопиться нам незачем.
А н д е р с о н. Плевать я хотел на этот дух, раз он не может оградить мирных граждан от приставаний всяких праздношатающихся.
Р а у л ь. Карола, разве мы к вам пристаем?
К а р о л а. Что еще вам известно о Прилльвице?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Что вы для него, очевидно, очень много значили.
К а р о л а. Он с вами об этом говорил?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Естественно.
К а р о л а. Тогда почему он мне не писал?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Вероятно, полагал, что вас уже нет в живых.
К а р о л а. На каком, собственно, основании?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Ну, просто потому, что нет многих из тех, на кого все это обрушилось.
К а р о л а. Что обрушилось?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Весна сорок пятого.
А н д е р с о н. Хватит об этом. Не относится к делу.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Его мучило также, почему вы, капитан Андерсон, не пытались его разыскать.
А н д е р с о н. Потому что имел все основания полагать, что он погиб. А почему он сам не дал знать о себе? Нетрудно догадаться. Не мог выбросить из головы эти ящики. Эти проклятые ящики. После Пиллау он прожужжал мне все уши. Только и думал, что об этом дерьме.
Л о й к с е н р и н г. Значит, ящики существуют.
А н д е р с о н. В ту пору на каждом судне было полным-полно всяких ящиков.
Р а у л ь. Но эти были обиты оцинкованной жестью.
А н д е р с о н. В том числе и обитых оцинкованной жестью. В них могли находиться документы, планы, чертежи, фальшивые деньги.
Р а у л ь. Сколько было ящиков?
А н д е р с о н. Двадцать пять.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Верно.
Л о й к с е н р и н г. Уже шаг вперед.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Можно попросить крепкого кофе, госпожа Карола?
Л о й к с е н р и н г. И сыру, если есть.
Р а у л ь. А мне вишневого компота, пожалуйста.
А н д е р с о н
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Пуля засела в легких. Прилльвиц был здоровяк.
А н д е р с о н. О чем вы говорите?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. В ту ночь вы стреляли в него. Он пытался завладеть картой, на которую вы наносили курс судна.
Он не использовал это обстоятельство, чтобы как-то вам отомстить. И мы постараемся, чтобы это осталось между нами…
А н д е р с о н. Вы полагаете, что я способен…
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Каждый из нас поступил бы так же. Пятьдесят миллионов того стоят.
А н д е р с о н. Я? В такой момент? Из-за какой-то там карты…
Р а у л ь. Эта карта у вас. Хотите, чтобы ваша дочь считала вас убийцей? А ваш синий мундир торгового флота, ваша почетная парадная форма была запятнана кровью?
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Рауль, фото!
Прилльвиц. Рана слева.
Р а у л ь. Хорошо зарубцевалась.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Умер он не от этого. Но здоровье так и не удалось полностью восстановить.
А н д е р с о н. У меня не было пистолета.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. В те годы пистолеты были у всех. Вы сказали: «Потому что имел все основания полагать, что он погиб. Какие такие основания? Ведь вот
А н д е р с о н. Ничего я не считал. И ничего не знаю. Ничем не могу быть вам полезен. Как избавляются от таких, как вы?
Р а у л ь. Путем чистосердечного признания.
А н д е р с о н. Я хотел спасти беженцев и судно. Судно принадлежало мне.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Оно по-прежнему принадлежит вам.
А н д е р с о н. Искореженное, проржавевшее, набитое трупами.
Р а у л ь. Но в нем и те двадцать пять ящиков.
Г о с п о ж а ф о н Б р а а к. Как же сложились ваши дела потом? Вас еще успели интернировать на Борнхольме?
А н д е р с о н. Когда англичане высадились в Рённе, я был уже во Фленсбурге.