Рим: история города

Кладбище представляет собой окруженный стенами сад, пинии и пирамида Цестия отбрасывают на могилы длинные тени. В этом красивом месте погребен Китс, тут же покоится и сердце Шелли. Тот, кто пожелает, может увидеть могилу Антонио Грамши, основателя Итальянской коммунистической партии и теоретика марксизма. Некоторые люди специально приезжали в Рим умирать, как, например, Джон Китс. Сопровождал поэта будущий художник Джозеф Северн. Китс приехал в Рим нетипично — с Юга, после шестинедельного карантина на корабле в бухте Неаполя. Болезнь поэта вступила в последнюю стадию. Письменные воспоминания Китса о Риме скудны для столь многословного автора дневников и писем. Болезнь отняла у него последние силы. Из мемуаров Северна мы узнаем некоторые подробности горьких месяцев, проведенных поэтом в Риме. Одним из последних событий в жизни Китса была охота, устроенная кардиналом в Кампанье, по пути в Рим. Изнуренный поэт был не в состоянии порадоваться встрече с великим и романтичным городом, а ведь раньше его душа была так восприимчива к красоте. Несмотря на мрачную итальянскую судьбу Китса и Шелли, оба остались частью римской мифологии хотя бы только потому, что им посвящены музей и библиотека на площади Испании. А вот Джозеф Северн остался в Риме, женился, родил много детей и долгие годы был здесь британским консулом. Возможно, не удивительно, что в наши дни в итальянских школах с углубленным изучением английского языка дети, называя знаменитые имена, обычно пренебрегают Северном, настоящим римским англичанином, а вспоминают поэтов, мало здесь живших, но получивших всемирную известность. Как и всегда, римляне понимают толк в конъюнктуре.

Объединение и конформизм

Многие слышали о пренебрежительном высказывании австрийского политика Меттерниха по поводу Италии — «это всего лишь географическое понятие». Политическая дилемма, вставшая перед государством вслед за скандалом «Танджентополи», отражает то же чувство. Предстоит ли Италии, вновь объединившись, выжить в новом тысячелетии или расколоться на Север и Юг, как предлагает партия «Северная лига»? Что бы ни говорили о Сильвио Берлускони, но в 1993 году он создал «Форца, Италия», а стало быть, ясно заявил о своей позиции истинного патриота. Ричард Оуэн, корреспондент «Таймс» в Риме, отмечает откровенную гордость, с которой Берлускони относится к своему долгу перед страной. На первый план выступает концепция «Форца, Италия», эти слова итальянцы кричат на стадионе, подбадривая «адзури» — национальную сборную в голубой форме. Затем выявляется почти тэтчеровский подход к взаимоотношениям профсоюзов и государственной власти; до сих пор никто всерьез не обсуждал, что нужно сделать для модернизации роли итальянских профсоюзов в жизни трудящихся, никто не призывал пересмотреть незыблемость власти государственных институтов в этих вопросах. Добавим к этому позицию Берлускони на мировой сцене — приглашение Блэра с супругой на выходные и поддержку действий Буша в Ираке. Угодливость? Или расчетливая политика второстепенного государства?

Как смотреть на Берлускони? Этот самовыдвиженец, скромный слуга государства, действует незатейливо, но эффективно: вступает в позорные союзы с расистскими элементами, желающими репатриации иммигрантов, принимает постыдные меры для защиты себя от личного преследования. В ответ на его «успех» произошло объединение оппозиционных партий. Кажется неизбежной эра партийных альянсов с традиционным итальянским трансформизмом и делением на левые и правые фланги. Следует заметить, что непримиримость подвержена переменам, как и все остальное. Возможно, трансформизм снова станет самой характерной итальянской чертой.

Глава тринадцатая Фашистская эра

Adesso e in boccio; presto si aprirà.

Сейчас это только бутон, но он скоро распустится.

Плакат на римской улице (1999)

Казалось, это сон или, точнее, фантастический кошмар. Я смотрел с галереи на руины империи: мосты, башни и военные машины. Они пылились под высоким сводом. Из темноты, ряд за рядом, на меня скалились щербатые бюсты правителей. В каждом углу плакаты и информационные доски, их тексты, требовавшие внимания, обращались в далекое прошлое. Столько усилий, физических и интеллектуальных, преобразовалось в мусор, на что, впрочем, они были обречены изначально. Словно лишенный иллюзий и утративший власть диктатор, я тяжело облокотился на потрескавшуюся и пыльную балюстраду. Лучше бы проснуться и ничего этого не видеть. Я содрогнулся и подумал, что чувство, овладевшее мной, противоположно тому, что я испытывал на Яникуле. Я задумался о ничтожности вещей и напрасности человеческого труда, а это совсем не то, что мне хотелось бы сказать о Риме. Это был скачок в пространстве и времени, римский вариант «Гибели богов», не хватало только вагнеровского саундтрека.