Рим. Взгляд со стороны

Другая фундаментальная тема будущего — это богочеловечество, которое является пространством Духа и творческой свободы. Весь восточный опыт божественного и весь западный опыт человеческого может обрести в богочеловечестве свое место и подлинную глубину. Религиям чисто трансцендентным, обращаясь к их мистической традиции, мы возвестим воплощение и кенозис. Религиям растворения в безличном абсолюте мы возвестим Троичное Единство. Гуманистам, в той или иной степени исповедующим атеизм, мы напомним о том, что человек не был бы собой, если бы сверх всяческого детерминизима он не являлся бы загадкой, тайной, которую мы можем постичь лишь с помощью откровения любви.

В этом случае мы сможем ответить на ожидания современности, которые отчасти находят свое выражение в движениях типа «Нью Эйдж», и которые, если мы не сумеем их понять, окончательно примут антихристианский характер.

Эти ожидания так или иначе касаются космоса, эроса и трансформирующей медитации.

Плутарх поведал нам о том, как морские пространства огласил крик: «Великий Пан умер!». Кажется, это имеет прямое отношение к нашему времени. Нарастает, однако, и противоположная тенденция. Мы вновь начинаем открывать собственное тело, пытаясь согласовать его ритмы с ритмами космоса. Сегодня в Европе увлечение экологией становится, по сути, сродни буддизму в стремлении вернуться в необъятное лоно матери природы, слиться с ней.

Задача христиан в этой области состоит в том, чтобы обрести литургическое и мистическое видение космоса. В евхаристии раскрывается сакраментальный потенциал материи. Человеку, в силу харизмы царского священства в мире, надлежит вернуть Богу в великом христологическом и восстановительном жертвоприношении духовные сущности вещей. Мы должны распространить это преображающее видение на общественную и культурную сферы, оплодотворив тем самым экологию. Сделать это попытались великие русские «софиологи» в начале XX века. При очевидной неловкости их построений, представляет ценность разработанная ими концепция Софии — таинственной реальности, о которой повествует нам 8–я глава Книги Премудрости и в которой намечается взаимопроникновение Бога и Его творения. Через Софию возможно интегрировать в христианство древние мифы о священной земле в качестве поэтики всеединства. И, конечно же, существует тайнственная связь Софии с Богородицей, в которой земля, наконец, обретает свой лик…

Далее. Необходимо признать, что в истории христианского мира недоверие по отношению к эросу долгое время было оправдано необходимостью отстаивать ценность человеческой личности, в частности, ценность личности женщины, против языческих представлений о фатальном тяготении над человеком рода и об экстазе, как средстве слияния с универсумом. Постепенно, однако, восторжествовал подход, предполагающий не преображение, а отрицание эроса. Реакцией на это стало бурное восстание жизни. Христианство будущего должно осознать подлинное значение эроса. Оно раскрывается в искусстве, полагающем начало преображения мира, и в аскезе, которая делает мужчину или женщину «отделенными от всех и сопричастными всем», по слову Евагрия Понтийского. Мы отнесемся с уважением к самой безумной страсти, не забывая о ее тупиках, но, также помня о том, что тот, кто способен пожертвовать собой, отмечен печатью вечности. Мы, христиане, не можем отрицать ценность любви между мужчиной и женщиной, несчастной, но великой и благородной любви, когда она становится подлинной встречей двух личностей, а эрос оказывается средой и языком их устремленности друг к другу. Высшие формы любви, однако, открываются лишь на монашеском пути, ведущем к брачному торжеству души человека с Небесным Женихом — Христом. Именно с этих высот нисходит благословение земного брака и таинства рождения новой жизни.

Несколько слов, наконец, необходимо сказать о трансформирующей медитации. Многие сегодня ощущают огромную потребность в мире и тишине. Нередко они обращаются к индийским методам концентрации и, в особенности, к буддизму. Они достигают иногда определенного покоя и умиротворения. На этом пути, однако, велика опасность гностической гордыни и гипертрофии собственного «я». Речь идет о попытке найти выход из переживания всеобъемлющей усталости, свойственной современному Западу, в буддийском отрицании желаний.