Римшот для тунца

Я сразу понял, о ком говорила моя боевая подруга. Обидчица – это старая, но бодрая бабка, носительница двух имен. Половина округи называет ее Грымза, другая половина – Клизма. Иных имен она не имеет. В некоторой степени, это местная достопримечательность. Во-первых, она бессмертна, потому что наши родители и родители наших родителей утверждают, что в их детстве она уже была бабкой и изводила также методично их тоже. Если бы были живы наши прабабушки, уверен, это лицо о многом рассказало бы и им. Но Грымза пережила всех. Она, как Кощей Бессмертный. Во-вторых, она известна тем, что на все праздники надевает на свой пиджак ордена и медали, присвоенные у бывшего покойного одинокого соседа-фронтовика. На день Победы она отбивает себе место на трибуне и вместе с настоящими героями принимает парад. Для нее не существует очередей в магазинах, поликлиниках и прочих присутственных местах. Трудно поверить, что престарелый восьмидесятисемилетний человек может довести до исступления несколько десятков людей в районе. Но свидетельствую, что так оно и есть. И сколько бы я не повторял слова Жванецкого о том, что мудрость не всегда приходит с возрастом, бывает, что возраст приходит один, ни Надьке, ни ее матери, ни многим другим от этого не легче. Такие люди, как она, чувствуют человеческую слабость, надломленность и бьют в трещину, расширяя ее. Она пыталась и из меня сделать жертву. В течение нескольких лет она методично выхватывала меня во дворе и допытывалась: «Ты же занимаешься сумо? Да? Сумо? Правильно, такой толстый, чем же еще тебе заниматься! Только сумо!» На что я просто молчал и шел своей дорогой, слыша за спиной громкий старческий голос: «Сумо! Сумо!» Она орала так, что рыбаки на ближайших сейнерах были в курсе моей внешкольной деятельности. И неизвестно, сколько бы это продолжалось, если б мой отец, став свидетелем этих токсичных отношений, не послал ее в пешее эротическое путешествие.

– Не унимается, говорю.

– А почему в ментовке? Вы ее с матерью убили, что ли? –выдвинул я абсурдную гипотезу.

– Вчера мать пришла с работы поздно. Расстроенная. Сказала, что увидела на дороге мертвого Гаврюшу. Его машина, видимо, сбила.

У меня засвербило в носу. Гаврюша – дворовой кот, наш с Надькой любимец.

– Бедный старик, – сказал я, вспоминая его добродушное, улыбчивое лицо с поломанными усами и устремленными в вечность, мудрыми глазами. – Святой был.

Нет, я не богохульствовал! Гаврюша был очень добрый, душевный, деликатный кот. Я постоянно выносил ему еду. При этом он всегда садился в сторонке, уступал угощение кошкам, котятам и молодым котам, а потом ел сам. Полосатый, с огромной теплой плоской головой, это был, без преувеличения, лучший человек в нашем дворе.

– Не плачь, – сурово сказала Надька. – Мы с матерью решили его закопать в цветнике под домом.

– А почему мне не позвонили?

– Потому что. Не хватало, чтобы ты в могилу начал кидаться, – Надька сделала ударение на первом слоге, отчего ситуация показалась еще более печальной.

Я представил жалкую ямку на газоне, старое тельце Гаврюши и заголосил.

– Прекрати, он уже в раю, – строго сказала Надька. – Мы с матерью вышли во двор, как стемнело. Совком выкопали яму. Положили его туда в полотенце. Только засыпали землей, как видим, к нам идут менты. Стали спрашивать, что по чем. Мы объяснили. Они сказали, что придется проехать. Оказывается, Клизма увидела нас из окна и вызвала ментов. Она им сообщила, что я нагуляла младенца, мы его с матерью задушили и закопали, чтобы скрыть позор.

– Не может быть! – выдохнул я.

– Может. У матери спроси.

– Ну и тварь. А что вы делали в ментовке?

– Объяснительные писали. Нас водили по кабинетам, опрашивали. Потом отпустили, и мы пошли домой.

– Ночью?

– В три часа.

– Дай слово, что всегда будешь мне звонить в таких случаях. Мы всегда должны быть вместе!

Надька улыбнулась и слегка стукнула меня в живот банкой горошка. И это было гораздо приятнее, теплее и чище, чем поцелуи всех красавиц вместе взятых.

Вернувшись домой, я долго думал о Надьке, о ее мягкосердечной матери, о покойном Гаврюше. Сил не было даже помыться перед сном. Но все же свою литературную миссию я выполнил, написав в дневнике корявым, неразборчивым почерком: «Серая Шейка, подтянулась на руках и вылезла из полыньи».