Римшот для тунца

– А вы знаете, – оживился я, – На похоронах Маяковского был единственный венок, сделанный из металлолома – болтов, гаек, молотов, маховиков и винтов. На венке была надпись: «Железному поэту – железный венок». Когда процессия шла по мостовой, венок громыхал и издавал скрежещущие звуки.

– Ужас, – помрачнела Ирэна. – Маяковский – человек с нежнейшей, хрустальной душой. Это кощунство. Но было такое время, когда это казалось новаторством, идею Татлина все одобрили.

– К таким же людям я отношу и Ходасевича, – вставил я. – Я не считаю его ни ядовитым, ни желчным.

– Владислав Фелицианович? Ну конечно! Вот, послушай:

«Странник прошел, опираясь на посох, -

Мне почему-то припомнилась ты.

Едет пролетка на красных колесах -

Мне почему-то припомнилась ты.

Вечером лампу зажгут в коридоре -

Мне непременно припомнишься ты.

Что б ни случилось, на суше, на море

Или на небе, – мне вспомнишься ты…»

Мне понравилось, как Ирэна прочитала стихотворение Ходасевича. Обычно, я испытывал необъяснимое чувство стыда, если в моем присутствии кто-то читал стихи. Особенно, когда люди это делали «с выражением». Но она прочла легко, буднично и без затей, и я моментально попал под обаяние ее хрипловатого голоса.

– Галич сказал, что это стихотворение посвящено не женщине, это не любовные стихи – это стихи о родине, о России. А я так не думаю. Он написал их своей жене, Нине Берберовой, правда же?

– Нет, не правда. Он написал их мне, – серьезно сказала Ирэна, и я не посмел возразить.

– А есть у тебя стихи, которые ты бы отнес к неудачными? – она испытывающе посмотрела на меня.

– Конечно. И немало.

– Слабо прочитать?

Мне было не слабо, и я прочитал свой самый неудачный опус, который и уничтожить было жаль, и хранить зазорно.

– О! Нечто похожее я слышала в каком-то фильме:

«Теперь назначен к нам Тетерин.

И каждый здесь, конечно, рад!

Давайте дружно мы теперя

Тетерю поцелуем в зад!»

Тебе не кажется, что рифмы весьма схожи?

– Не знаю, – рассмеялся я.

– Ты же пишешь еще и прозу? Расскажи про свое самое неудачное произведение, – попросила Ирэна.

И я, не ломаясь, стал кратко пересказывать свой первый «Роман о джурдженях». Написал я его лет в одиннадцать. Большую часть моего семнадцатистраничного «романа» занимали драки и любовные сцены.

– Да. Стивен Кинг нервно курит… – улыбнулась она. – Твой роман о джурдженях – нормальная страшилка в стиле рассказов про черную руку, желтое покрывало или коричневый туалет. В пионерском лагере на ура бы пошел.

О чем мы говорили в тот памятный вечер? О невозвратимости прошлого, ненасытности настоящего, непредсказуемости будущего, если сказать кратко. Время от времени Ирэна отлучалась на несколько минут, унося за собой шлейф ацетоно-огуречного амбре, а затем возвращалась в каком-то вызывающе-приподнятом настроении. Ее глаз горел, и я догадывался, что в эти моменты она нарушала закон, жесткость которого компенсируется необязательностью исполнения, то есть опорожняла очередную баночку с коктейлем. Я был благодарен ей за ту деликатность, с которой она это делала. Наверное, она щадила мой юный возраст и хрупкую внутреннюю организацию, поэтому тактично выходила из кабинета.

Естественно, мне было интересно, как она стала журналистом, кем она была в школе – лидером, аутсайдером или оппозиционером. Я задавал массу глупых вопросов и на каждый из них получал обстоятельный ответ. Если кратко, то родилась она в Приморской глубинке, в деревне. Мне показалось необычным, что в такой простой семье девочку назвали Ирэна. Да и фамилия Пиоттух как-то не слишком органично вписывалась в деревенский уклад. Ну да ладно. В ее детстве было все: младшие братья и сестры, о которых приходилось заботиться, пьющий и бьющий без причины отец, мать-почтальон, нудная и тяжелая работа на огороде. Но при всем этом она так чудно описала природу своей малой родины, что я вживую ощутил и тонкий запах загадочного лотоса, и всевидящее око озера Ханка, и аромат полевых трав, то есть все то, в чем она черпала свое вдохновение. Затем она поступила – нет, как ни странно, не в университет на факультет журналистики, – а в Уссурийский педагогический институт, где получила профессию учителя русского языка и литературы. Педагогическая деятельность не привлекала, а вот в журналистику тянуло, как магнитом.