Римшот для тунца

– Что было потом? Одна многотиражка сменяла другую. Сколько было в моей жизни этих «Приморских Зорь», «Тихоокеанских Рассветов», «Уссурийских Восходов» – не сосчитать! «Хорольский Рисовод», «Спасский Цементник», «Партизанский Шахтер»… И во всех приходилось писать по сути про одно и то же – о том, как все в едином порыве бьются за урожай риса, героически крошат клинкер в цемент, отважно опорожняют угольные шахты. Но как только я пыталась откинуть пафос и написать о насущном – о повальном пьянстве в сельской местности, о конопле, которую селяне употребляют не по назначению чуть ли не с дошкольного возраста, о вредном производстве на цементном заводе, где у каждого – не второго, а первого! – силикоз, о нарушениях в технике безопасности и страшных травмах в угольных шахтах, как тут же возникал начальник и какающим ртом орал: «Не сметь! Провокаторша! Подрываешь наш строй? Сомневаешься в нашем героизме? Ты кто такая? Сидишь тут на птичьих правах, без специального образования, да еще хвост подымаешь? На коленях должна ползать, да тело лобызать мое белое, за то что в редакцию принял, тварь неблагодарная!» И опять приходилось петь оды героическим будням счастливого народа, о том, как у нас все хорошо, и пусть все остальные в очередной раз позавидуют нам.

Я с сочувствием слушал. А она продолжала:

– И когда это скотство достигло невиданных зияющих высот, знакомый предложил работу в малотиражке, название которой, хоть убей, не помню – не то «Большой Гудок», не то «Малые Шпалы» – скромный орган печати для работников железной дороги. К тому моменту я уверовала, что любая творческая организация – это террариум единомышленников. Но в этом случае я ошибалась – коллектив там был доброжелательный. Если на прежних местах были все на одного, то здесь – все за одного. И начальник, в отличие от своих предшественников, ничего, кроме заметок, от меня не хотел.

При этих словах я вскользь посмотрел на курпулентную фигуру моей собеседницы, на ее коротко стриженную голову с прической «Внутренний заем», так хорошо мне знакомую – дед носил точно такую же, прежде чем смирился с лысиной и остриг маскировочную прядь. Я мельком взглянул на необъятные бедра с широкими лопастями «ушей» по бокам, на нисходящий каскад частей тела, плавно переходящих друг в друга так, что было невозможно определить, где заканчивается грудь и начинается живот. И все эти акты гендерной агрессии со стороны похотливых начальников показались мне в высшей степени необоснованными. Иными словами, я искренне удивился тем страждущим, что добивались белого тела Ирэны. Но, к счастью, она не заметила моего удивления.

– В отличие от других мест, здесь я была рукопожатная. Но однажды в нашу маленькую редакцию пришел человек. Это было, как будто…

Она защелкала пальцами, подбирая слова:

– Как будто птеродактиль приземлился на лужайку палеонтологов!

– Этот человек был ученым? – уточнил я.

– Нет. Это был скорее Че Гевара. Знаешь такого?

Я кивнул.

– Живой, открытый, светлоликий и честноокий, он во время нашего разговора раз двадцать изрек слово «справедливость», не менее пятнадцати «борьба» и с десяток «самопожертвование». То есть он нажал на все кнопки, вмонтированные в меня. И я завелась, как дешевая китайская заводная игрушка. Через некоторое время он помог мне оформить командировку в горячую точку.

– Птеродактиль? Тьфу! Че Гевара?

– Да. Он.

– Вы пошли сражаться с террористами? – без обиняков спросил я.

– Да. Но только пером. Пером.

Надо признаться, что в политике я не разбираюсь совсем. То есть никак. Наверное, стыдно в моем возрасте быть таким нелюбопытным и бестолковым, но как-то эта тема меня не бодрит. Я, конечно, знаю в общих чертах и про терроризм, и про локальные конфликты. Но это происходит где-то очень далеко от меня. Мне искренне жаль погибших и пострадавших. Но я не понимаю суть конфликта, вернее, не стремлюсь это понять. Мне проще мыслить маленькими категориями, такими, какие происходят на глобусе Владивостока, например.

– Вы делали репортажи из горячих точек? – догадался я.

– Да. Но это продлилось совсем недолго. Очень скоро мы попали в плен.

Я ущипнул себя за колено. «Вот передо мной человек, который либо меня разыгрывает, либо…» – не успел подумать я.

– Не буду живописать тебе подробности. Изо всех сил стараюсь об этом забыть. Если существует ад, то это было значительно страшнее. В аду ты хотя бы знаешь, за что тебе ниспосланы страдания, несешь искупление за свои грехи, а там… Расплата за глупость, самоуверенность, недальновидность? Ситуацию усугубляло и то, что я была там, как бы это выразиться, фрилансером. За мной не стояло какое-то новостное агентство или иная организация. До меня никому не было дела. Не попала я в поле зрения и такой правозащитной организации, как «Репортеры без границ». Я была никому не нужна. Меня били, надо мной зверски издевались, морили голодом. Дважды продавали. В первый же день выбили зубы.

Она приоткрыла рот и пошевелила языком зубной протез, мне стало жутко.