Римшот для тунца

Без боя отдав пальму первенства Окуджаве, я снова стал осматривать комнату и людей. К счастью, интерес присутствующих ко мне был мимолетным и быстро пропал, они продолжали о чем-то говорить, заходили и выходили из комнаты, подымались наверх по деревянной лестнице, туда, где, как я потом понял, находилось мансардное помещение. Я знал, что в подобных домах люди каким-то образом оформляют в собственность части подвалов или чердачные помещения. Делают они это не ради красоты, а по причине ограниченного пространства в своих квартирах. Видимо, так же поступил и хозяин этой квартиры. Если честно, меня очень манила эта загадочная комната наверху. Туда вела деревянная лестница с выщербленными балясинами. Периодически по ней подымались люди. Мне казалось, что там должна располагаться студия с экспозицией картин молодых художников, которые они там обсуждают, погружаясь в дискуссии. На этот раз, чтобы отдаться творческим спорам, туда восходила юная белокурая фея в обнимку с парнем. Я проводил их взглядом и снова стал разглядывать людей вокруг себя, пытаясь разобрать, о чем они говорят. Все мне здесь казалось ирреальным, то ли из-за беспросветного дыма, то ли из-за кошмарного запаха. Для меня было очевидным, что я напрасно сюда пришел. Я чувствовал, что «упал на хвоста», и теперь не знал, куды бечь. Но встать и уйти, театрально сказав: «Ой, я, кажется, утюг забыл выключить», я не мог.

«Здесь цепи многие развязаны, —

Все сохранит подземный зал,

И те слова, что ночью сказаны,

Другой бы утром не сказал…» – лучше Кузмина такую атмосферу не опишешь.

Чтобы не привлекать к себе внимания, я нанизал на вилку ломтик сыра и уставился в тарелку. Сквозь гомон присутствующих я улавливал отдельные фразы, диалоги, восклицания, но что-то разобрать было сложно, так как говор перекрывала какая-то очень мрачная музыка.

К столу снова подошла девушка, темненькая, та, что постарше:

– Что будешь пить? Что-нибудь полегче – пиво, вино? – заботливо предложила она.

– Спасибо. С утра много выпил, так что будет лишнее, – схитрил я.

Но она поняла мою уловку и засмеялась.

– Может торт? – вспомнил я о своем гостинце.

Сергей привстал с дивана и крикнул в черный тоннель коридора:

– Несите торт, Иван торт принес!

Из недр сигаретного дыма появилась знакомая мне прекрасная светлоокая юная дева. На этот раз она была без сопровождения. В руках она держала укушенный кем-то торт. Я посмотрел на деву. Ее личико в форме сердечка, светлые пушистые волосы, гармонирующие с полупрозрачной фарфоровой кожей, очень худенькая фигурка с тончайшими длинными руками и ногами, вызвали у меня необъяснимое умиление и желание заступиться, поскорее увести ее отсюда на улицу, на свежий воздух. Она не смотрела на меня. «Смущается», – догадался я.

– Ты уже познакомился с Софьей? – спросил Семен.

– Нет, мы не знакомы, – с улыбкой ответил я, глядя на девушку.

– Бог бережет тебя, глупое создание, – изрекла юная дева развязным мужским басом, водрузила на стол торт и демонстративно ушла прочь.

Если бы Семен в эту минуту вспрыгнул на стол и начал под куплеты исполнять кан-кан, я бы меньше удивился. Тот понял мое недоумение и попытался смягчить ситуацию:

– Вот так, брат, думал фриланс, а оказалось дауншифтинг.

Поскольку эти слова были мне практически непонятными, я вошел в еще больший ступор. Ситуация складывалась настолько абсурдная, что я не знал, как положить этому конец. Певец весенней капели и журчащих апрельских ручейков, я чувствовал себя голым в женской бане. То был хороший урок. С тех пор я осознал, что являюсь очень некорпоративным человеком, неспособным слиться с какой-либо группой, не желающим стоять ни с кем в одном ряду. Очевидно, Семен понимал трагизм моего положения, поэтому попытался отвлечь от грустных мыслей.

– У тебя есть любимые поэты? – спросил он, явно желая вовлечь меня в разговор.

– Барто, Чуковский, Маршак, – выдохнул я.

– А если серьезно? Интересно, узнаешь, кто автор? – сказал он и начал читать, полуприкрыв глаза:

«Мерцали звезды. Ночь курилась

Весной, цветами и травой.

Река бесшумная катилась,

Осеребренная луной.

Хотел я с этой ночью слиться,

Хотел в блаженстве без конца

Позволить счастьем насладиться

Душе сгорающей певца…»

– Блок, – не дожидаясь конца, сказал я.

– Гляди-ка! – засмеялся Семен.

На его возглас подошли двое, знакомая мне басовитая фея и обнимающий ее мужчина, имя которого я не разобрал.

– Куда глядеть? О чем вы тут? – поинтересовался он.

– Да вот, Иван Блока узнал практически с первой строфы.

– Похвально, Иван, – прогудел безымянный.

– А знаешь, от чего Блок умер? – таинственно спросила меня фея томным басом.

– Нет, – признался я.

– А еще поэт! – она презрительно скривила тонкие губки. – От сифилиса!

Казалось, гордость переполняла ее от этого знания.

– Между прочим, Софья права, – авторитетно изрек Семен. – Я лично читал монографию…

– Уверен, эта монография была посвящена Блоку, а не сифилису у Блока, – отрезал я, желая закрыть неприятную мне тему.

Девица фыркнула, обнажив острые крысиные зубки и сильнее прильнула к кавалеру. Тот тоже не остался в долгу и добавил: