Римшот для тунца

– А вот Ахматова писала про Блока: "Женщины вокруг него вились как лианы, стояли к нему в очереди и уже на лестнице снимали штаны".

Я не успел ничего ответить.

– А знаешь, что Пушкину лучше всего удавалось делать? – спросил моментально оказавшийся рядом полноватый субъект в съехавших чуть ли не до колен джинсах.

Пока я раздумывал, что мне милее, поэзия или проза классика, девица выдала:

– Лучше всего ему удавалось делать детей!

Все засмеялись. Я вздрогнул. «Уж не разыгрывают ли они меня?» Мне был отвратителен их стёб. Все здесь было гадко.

– Иван, только не надо, не надо идеализировать классиков! – скривил губы владелец приспущенных штанов, – и ханжить тоже не надо.

– Артур прав, – заступился за друга Семен, – мы не можем рассматривать произведение автора отдельно от его личности. Произведение – есть продолжение личности автора, а личность – это источник произведения.

– А я и не идеализирую. У меня на столе стоит фотография Анны Ахматовой, так там она вообще лежит на земле и делает акробатическую «коробочку». В молодости она была худая и гибкая, как ива.

В моем представлении это был предел неидеализирования. Я добавил:

– Но, как говорится, некоторые видят тину на дне пруда, а другие цветок лотоса на его поверхности. Все зависит от точки зрения.

– Не поспоришь, – улыбнулся Семен. – Возможно, я не в тему, но раз вспомнили про Ахматову… Как-то Анна Андреевна спросила свою знакомую Тамару Хмельницкую: «А вы знаете, что хозяйка дома, в котором мы познакомились, посадила целый куст людей?»

– Подразумевалась Софья Казимировна Островская? – полунамеком бросил Артур.

Они обменялись смешками, но я ничего не понял и сказал:

– Когда Марина Цветаева жила в Праге….

– Да, кстати, знаешь, что Святополк-Мирский сказал о Марине Цветаевой? – перебил меня Артур, не обращая внимание на болтающуюся ниже колен мотню.

– Не знаю никакого Святополка, – сказал я, чувствуя подвох.

– Это критик такой. «Безнадежно-распущенная москвичка», – вот что он сказал!

Гнусно-сказанные слова прозвучали, как вброс дерьма в вентилятор. Я как можно громче сказал:

– Мне не интересно, как в каком-то лохматом году неизвестный мне человек оклеветал прекрасного поэта.

– Ну ты и упертый, – протянул Артур. – Как в том анекдоте: «Ежики плакали, кололись, но продолжали жрать кактус».

После этого я напрягся, пытаясь подсчитать количество людей в комнате. Я был готов к драке. Быстро прикинув, где у кого слабое место, как учил меня тренер по САМБО, я немного наклонил вперед голову, расставил пошире ноги и сгруппировался. «Им не удастся мною дирижировать», – стучало в голове. И хотя мое численное преимущество, аккуратно скажем, было неочевидным, я физически ощущал, как силы прибывают и заполняют мои ноги и руки. Невообразимо радостное состояние перешло в эйфорию. Я был готов.

Но тут Семен миролюбиво сказал:

– Да выключите вы музыку!

Кто-то быстро выключил музыку и в комнате воцарилось густое молчание.

– Иван, не надо кипятиться. Мы все здесь братья и сестры, всех нас роднит любовь к искусству. Нам нечего делить, нам не пристало драться. Пусть будет так: если драки, то только словесные, если перепалки, то по существу. Ведь каждый имеет право на свое мнение.

Его хорошо подобранные слова несколько остудили мой пыл. К тому же, к нам начали подтягиваться остальные. Они смотрели на меня заинтересованно и удивленно, и я уже не чувствовал снисходительно-шутовского внимания к себе. Артур, знаток творчества незнакомого мне критика Святополка-Мирского, в знак примирения улыбнулся и сказал:

– А вот этого автора вы вряд ли узнаете!

«Стремился я к людям навстречу,

Вижу бегут они стадом,

И вот эта теплая встреча

Для меня обернулась адом.

Мало того, что меня обдали

Дерьмом и горячей мочой,

Остро под ребра рогами поддали,

И пастух еще громко хлестнул бичом»

– У кого что на уме, тот о том и надрывается, – пробубнил я, но не был услышан.

– Саша Черный!

– Даниил Хармс!

– Алексей Решетов!– раздавалось со всех сторон.

– А ты, Иван, что скажешь? – обратился ко мне персонально чтец.

– Сам сочинил, что ли? – попытал я удачу.

– Темнота! – засмеялся Артур. – Олег Евгеньевич Григорьев. «Теплая встреча». Все наперебой стали говорить:

– Точно же! Как можно было не узнать!

Лично мне это имя ни о чем не говорило. Все еще чувствуя подвох, я сидел, безмолвно поглядывая на других.

– Я вижу, Иван, тебе не знаком этот поэт? – обратился ко мне Артур. – Русский поэт и художник, представитель ленинградского андеграунда.

– Ну, андеграунда! – обратилась ко мне шатенка. – Он такой же как мы, как ты!

Запор мысли не дал мне возможности что-либо сказать. Во-первых, я не очень понимал такую поэзию. Во-вторых, до той минуты я не относил себя к андеграунду. Я не относил себя ни к чему.

– Давайте вкусим торт! – предложила шатенка.

Я с сожалением посмотрел на свой гостинец. Кем-то укушенный, изрядно потрепанный и очень маленький, он выглядел жалким и нелепым в окружении двух десятков взрослых людей, преимущественно мужского пола.