Римшот для тунца

– Ну, что ты испугался? Видишь, я живая, а это главное. Правда, на здоровье аукнулась моя борьба за справедливость. Самое скверное – это диабет.

Теперь до меня дошла причина странного сверлящего запаха. Я перебил:

– Вы живы! Это огромное счастье. А диабет – так и с диабетом живут.

– Живут. Знаешь, однажды на вопрос анкеты дочери Льва Толстого Татьяны «Долго ли бы вы хотели жить?» Фет ответил: «Наименее долго». Так вот, я с ним в корне не согласна. Не стоит спешить на свидание с апостолами и ангелами. Жизнь настолько ценна, настолько прекрасна и уникальна, что с диабетом ли, без зубов, с перебитыми ребрами, – хочется просто смотреть на небо, пить воду, прикасаться к животным. Это самое большое счастье. Нельзя жить страшными воспоминаниями. Это тупик. Слышал, наверное, если долго вглядываться в бездну, бездна начнет вглядываться в тебя. А это в мои планы не входит. Хотя…

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Порой взгляну на себя, особенно, когда раздеваюсь перед сном, увижу в зеркале мутанта, помесь белой жабы и слона, и под ложечкой засосет.

– Вы очень яркая женщина. Рубенс мимо вас бы не прошел, – я попытался поднять ее самооценку.

– И Рубенс, и Ренуар, и Кустодиев давно почили в бозе, так что красоваться мне не перед кем, – с сарказмом сказала Ирэна.

С этим было не поспорить, поэтому я ничего не ответил.

– Ну, что приуныл. Как видишь, я вошла в колею. Полтора года веду твою любимую передачу. Конечно, не без помощи знакомых. Сначала и не надеялась, что из этой затеи что-то выйдет. Попросили написать концепцию программы – написала. И как-то так все и закрутилось. Конечно, не только я делаю свою передачу, за кадром стоит много людей. Но все-таки я считаю ее своим детищем.

– Порубят вас в капусту за ваши выходки, – не удержался я.

– Не успеют. Меня москвичи приглашают к себе, им нужен такой типаж, такое страшилище, как я, и такая подача материала. Жду окончательного решения и, как те чеховские барышни – в Москву! В Москву! Пополню там цирк уродов. Пусть смотрят и платят за удовольствие, – она горько усмехнулась.

И тут я резко почувствовал, как меня затрясло, и слезы, горькие горячие слезы, предательски покатились из глаз.

– Что ты, что ты, – стала успокаивать меня Ирэна.

Но я никак не мог взять себя в руки и прекратить позорные рыдания. Тогда она обняла меня за плечи и тихо запела своим хрипловатым голосом:

– В лунном сиянии снег серебрится,

Вдоль по дороженьке троечка мчится.

Динь-динь-динь, динь-динь-динь, колокольчик звенит.

Этот звон, этот звон о любви говорит.

– Ну, давай вместе.

И я сквозь слезы подхватил:

– Динь-динь-динь, динь-динь-динь, колокольчик звенит.

Этот звон, этот звон о любви говорит.

Я долго не мог успокоиться. Брал себя в руки, задерживал дыхание, пил воду, тужился изо всех сил. И неизвестно сколько бы этот срам продолжался, если б Ирэна не сказала серьезным голосом:

– Короче, молодой человек, давайте не поддаваться спокойствию и будем сохранять панику.

Мне понравился оксюморон, я улыбнулся сквозь слезы и понемногу пришел в себя.

– Столько горя хлебнула, а чтобы поплакать – нет, родителей схоронила и, представь, на похоронах слеза не идет, хоть ты что! Зато собаку увижу измученную или кота облезлого, голодного, – сразу комок в горле.

– У меня тоже есть кнопки, нажав на которые рыдалка обеспечена, – поделился я. Причем, это не всегда связано с чем-то трагическим. Например, знаете историю про Шопена? Будучи еще маленьким, он выступал перед высшим обществом, где произвел фурор. Тогда он обратился к матери: «Мама, ты слышала, как они хлопали? Это потому что ты пришила к коричневой курточке кружевной воротничок. Так красиво!» Почему-то эта история для меня одна из самых слезогонных.

– Понимаю, – улыбнулась Ирена. – У тебя, как я понимаю, сейчас творческий кризис? Не знаешь, о чем писать? Есть тема. Сама в свое время хотела, да не нашла в себе силы. Представь, журналистка попадает в плен. Ее бьют, насилуют, несколько раз водят на фальш расстрел. Потом ей удается сбежать, но ее опять ловят, и то, что с ней было недавно, кажется ей раем…

– Честно говоря, мне никогда не удавались натуралистичные сцены. Сами знаете, в «Романе о джурдженях» их предостаточно, и кроме недоумения, они ничего не вызывают.

Она понимающе кивнула.

Я еще раз посмотрел на нее, уже не воровато, а открыто, внимательно:

– Вам бы прическу сменить. Правда.

– Отращу волосы и сделаю себе прическу «Вшивый домик». А что, вместо шапки очень удобно.

– Нет. Вам бы такую.

И я стал руками показывать на себе, какая бы ей пошла. Она кивнула в знак согласия. Мы помолчали. Это был тот редкий момент, когда мелочи начинают приобретать космическое значение.

– Вы там поосторожнее в этой Москве. Общественность все время хочет, чтобы кто-то поджаривал себе зад на костре.

– Человек, который не способен приносить жертвы, не может ни на что рассчитывать, – убежденно сказала Ирэна.

Мне было нечего ответить.