Римская империя. Рассказы о повседневной жизни

– О, сенат! – восторженно воскликнул друг Фортуната. – Сенат был возмущен злодеянием Агриппины. Ах, сколько было сделано предложений, чтоб почтить императора, и все они были приняты единодушно! Предложено было молениями во всех храмах возблагодарить богов, спасших императора от неминуемой гибели, решено было почтить богиню Минерву золотой статуей, ведь это как раз во время празднеств, посвященных ей, чуть было не произошло злодеяние; это, очевидно, богиня защитила императора; поэтому сенаторы постановили в курии, рядом с ее статуей, воздвигнуть статую Нерона. Трогательно было единодушие и рвение, с которым сенаторы обсуждали эти постановления. День рождения Агриппины объявлен днем несчастным…

– Что же сказал сенатор Тразея Пет? – неожиданно спросил Туллий, так как это был единственный человек из сенаторов, о котором он кое-что слышал.

Друг Фортуната опешил.

– Тразея, – ответил он не спеша, – да, Тразея был в курии… Он… он ничего не сказал… Он поднялся молча и во время обсуждения, не проронив ни единого слова, покинул зал заседания…

Вскоре Нерон совершал свой парадный въезд в Рим, и толпы народа приветствовали эту торжественную процессию. Последняя узда, сдерживавшая Нерона, порвалась со смертью его матери; раболепный Рим, приниженный и жалкий, лежал у его ног… А Туллий злорадствовал, узнав, как пошатнулось при дворе влияние Сенеки и как глубоко уязвлен Лукан, которому Нерон, из зависти к его таланту, приказал более ничего не писать. Новые друзья и новые советники вытеснили их теперь, потакая безумным прихотям Нерона, и Нерон вообразил, что он великий артист, великий певец, поэт, которому нет равного в мире. Он жаждал успеха и славы. Он стал выступать перед публикой на сцене, не стесняясь тем, что, по понятиям Рима, только люди самого низкого звания и рабы могли быть артистами.

И вот однажды Нерон выступал перед публикой, переполнившей театр. Как всегда, его грузная фигура была лишена изящества, слабый голос звучал тускло. Он декламировал под звуки цитры стихи собственного сочинения, но вдруг оборвался, охрип и смутился, зная, как придирчива бывает в таких случаях публика и как явно выражает артистам свое неодобрение. Но учитель музыки, бывший с ним и аккомпанировавший ему на цитре, поспешно шепнул ему, чтоб он продолжал, так как публика ничего не заметила. Весь театр, когда он окончил, разразился особенно бурными выражениями восторга, а Туллий, бывший в числе зрителей, превзошел самого себя: он аплодировал как безумный, выкрикивал слова восхищения, молил императора петь, петь без конца, хотя сознавал, что это пение не доставило ему удовольствия и нагнало на него скуку.

А Нерон стоял на коленях, как подобает скромному актеру, и принимал, униженно кланяясь, выражение восторга толпы; хотя его голубые близорукие глаза и не могли разглядеть того, кто аплодировал ему с особенным рвением, но чуткое ухо уловило звонкий голос, выкрикивавший слова беззастенчивой лести, и он обратил на него внимание. В свите клакеров[32], которые были ему как артисту необходимы, скоро и Туллию было отведено подобающее ему место. Этот красивый и бодрый человек с ясным и звонким голосом, столь звучным, что слова восторга, выкрикиваемые им, слышны были в реве толпы, человек, в котором его небольшой талант стихотворца претворился в красноречие льстеца, казался ему одаренным истинным вкусом, искренним поклонником его дарований. И вскоре Туллий постиг вполне свое новое призвание, обласканный императором. Пред ним, потомком грубого солдата, развернулся императорский Рим во всем своем унижении, но он этого не замечал. Его даже порой тешило, что император, не довольствуясь славой певца, жаждал прославиться как искуснейший возница и кулачный борец и выступал на цирковом ристалище; в таких случаях сенаторы состязались с ним в искусстве управлять колесницей и тем роняли свое высокое звание; бывало, что Нерон падал с своей колесницы; тогда сенаторы сдерживали своих лошадей, чтоб дать Нерону оправиться, прийти первым и взять награду. Знатные мужи и юноши, потомки тех, кому был Рим обязан своим величием, пали так низко, что в угоду Нерону превращались в актеров и борцов, чтоб выступать публично вместе с ним, и почтительно предоставляли ему затмевать их.

Вскоре и Туллий приобрел особое и заметное положение в римском обществе. Этот квакер и льстец становился зловредным. Он замечал выражение утомления на лицах слушателей, и, если к кому-либо из них не благоволил, ядовито и осторожно мог при случае напомнить об этом и погубить; Нерон не прощал невнимания к себе как артисту; он порой мог через солдата, наблюдавшего за публикой, наградить какого-нибудь зрителя палочным ударом за то, что императору воздан в недостаточно сильной форме восторг.

Сначала Туллию оказывал денежную помощь Фортунат, который, казалось, был искренно к нему расположен, а затем у Туллия открылись и другие источники доходов – подачки от императора и к тому же целый ряд даров от тех, кому он мог вредить, если б хотел.