Сегодня – моя последняя ставка.
Вчерашний концерт в Риме проходил в полупустом зале, поскольку забастовка парализовала город – не ходят городские автобусы и троллейбусы, не работают метро и электрички. То есть в кинотеатре «Паскуино», что на пьяцца Трастевере, который мы арендовали на деньги римской еврейской общины (тут мне помог рабби Либерман из Ташкента), были только те, кто смог прийти сюда пешком, не боясь этих повсеместных краснознаменных митингов и демонстраций с портретами Тони Негри. Блин, неужели они пойдут на штурм римской тюрьмы и освободят его?
Я, конечно, уже не сплю по ночам, но теперь вовсе не из-за Сильвии. Эта женщина обладает кошачьей интуицией, пытается меня развлечь своим щебетом и по ночам только сладко посапывает да мурлычет у меня под боком. Я говорил о ней с Грегори. Он сказал: «Вадим, нужно жить решительно. Давайте сразу после Пасхи, если будем живы, распишитесь с ней в римской мэрии, и я вас вместе отправлю в Америку…» Но Сильвия об этом еще не знает. «Если будем живы…»
Господи! Барух Ата Адонай! Неужели Ты допустишь? Неужели тот полтавский, 1953 года, погром догоняет в Италии и меня, и всех нас, евреев?В 1953-м, во время знаменитого «дела врачей, пытавшихся отравить вождя народов», золотым дипломом моего посвящения в еврейство стала надпись несмываемой кровельной краской на нашем крыльце: ЖИДЫ! МЫ ВАШЕЙ КРОВЬЮ КРЫШИ МАЗАТЬ БУДЕМ! О, именно для того я изучал русский и украинский языки и имел, как и положено рыжему жиденку, круглые пятерки по этим предметам, чтобы, выскочив утром из дома, легко, одним взглядом прочесть эти простые бурые слова и, еще не осмыслив всей глубины этой вековечной украинской мечты, ринуться дальше, вперед, в школу. Но тут, слава Богу, мама схватила меня за рукав, втащила назад в комнату и сказала, что ни в какую школу мы сегодня не пойдем – ни я, ни Белла.
Мы сидели дома несколько дней, и не только мы! Забаррикадировав двери и окна шкафами и буфетами, вся еврейская Полтава сидела по домам, ожидая погрома.
Мы просидели так несколько дней, уже – доносили соседи – погром начался на Подоле у Ворсклы и в Белой Беседке, откуда, по легенде, Петр Первый наблюдал за сражением со шведами и где теперь украинские черносотенцы лихо громили и жгли еврейские дома и убили еврейскую девочку, – когда по радио вдруг объявили о смерти вождя всех народов.
Мы отодвинули комод от двери, открыли ставни. Стоял солнечный морозный день. Вдали траурно ревели заводские и фабричные трубы. Мы подождали еще пару дней. Потом папа завел свой мотоцикл «К-124» и уехал на работу. Мама взяла две кошелки и пошла на рынок. Я увязался ее «охранять». На рынке – открытом, с прилавками, за которыми украинские продавцы в овчинных тулупах и валенках прихлопывали варежками над желтыми тарелками мороженого молока, смальцем, салом и другим товаром, – черные раструбы репродукторов вещали о разоблачении провокаторши Тимошук и заговора империалистических разведок, которые хотели разрушить крепкий союз и дружбу всех советских народов.