Ринг за колючей проволокой

— Нет, нет, — Курт вскочил и, энергично жестикулируя, быстро и страстно заговорил: — Сначала к нам, в Берлин! Так будет справедливо. Вы узнали о немцах пока самое плохое. А нам обидно. И мы сделаем все, чтоб показать вам и самое хорошее. Я не успокоюсь, пока каждый из вас здесь, в концлагере, за этим столом, не даст мне свое твердое обещание!

Курт повернулся к Андрею.

— Мы, немцы, и вы, русские, четыре года угощали друг друга свинцом. Гитлер заставил нас воевать. Мы сделали вам очень много страданий, принесли много горя. И я протягиваю свою руку тебе, Андрей, представителю русского народа, народа великого Ленина и коммунизма, я прошу тебя, Андрей, принять мое приглашение. Ты и все твои друзья и все русские будете самыми желанными, самыми дорогими гостями в моем доме, в моем Берлине, в моей Германии.

— Хорошо бы, ребята, в мирные времена организовать международные праздники, — предложил Андрей, — чтоб по очереди то в одной, то в другой стране собираться. Музыка, песни, спортивные состязания!

— А мы, ветераны, у большого костра станем рассказывать об этих днях, о нашей борьбе, о проклятых лагерях смерти, — дополнил Владек. — Наши воспоминания покажутся кошмарными снами…

Неизвестно, сколько бы еще мечтательно говорили узники о будущей жизни, если бы в барак не вбежал встревоженный Мищенко.

— Ребята, офицеры устанавливают фаустпатроны!

Узники оцепенели.

— Где?!

— На вышках.

Заключенные бросились к окнам. Прямо перед окном барака возвышалась трехэтажная сторожевая вышка. Наверху, рядом со спаренными пулеметами, в лица узников зловеще смотрели желтые головки фаустпатронов. Кто-то тяжело вздохнул.

Неужели конец?

На вышке у пулеметов копошились солдаты.

— Начинается, — прошептал побледневший Владек.

В десять часов утра всех старост бараков вызвали к воротам. Через несколько минут семьдесят блоковых выстроились перед канцелярией.

Вышел лагерфюрер Шуберт. Узники по привычке вытянулись по швам.

— По распоряжению рейхсфюрера СС Гиммлера, — объявил Шуберт, — весь лагерь надлежит эвакуировать в Дахау. К двенадцати часам всем заключенным выстроиться на площади с личными вещами. До Веймара все пойдут пешком, а там погрузятся в вагоны. Идите, готовьте свои бараки. Вы должны быть благодарны! Это ваше счастье, что лагерь эвакуируется!

Черная тень смерти нависла над Бухенвальдом. Интернациональный антифашистский центр единодушно вынес решение: добровольно никому не выходить.

Вскоре загремели все репродукторы:

— Лагерь, слушай! Лагерь, слушай! К двенадцати часам всем, побарачно, выстроиться на площади для эвакуации, имея при себе личные вещи, кружку, ложку и чашку…

К двенадцати часам в лагере стало тихо. Аппель-плац пуст. Половина первого то же самое. Час — полное спокойствие.

В намеченное комендантом время на площадь никто не вышел. В половине второго снова раздался лающий голос рапортфюрера, приказывавшего всем явиться к воротам:

— Аллее цум тор!

План эсэсовцев ясен каждому. Нацисты хотят собрать всех в одну колонну и уничтожить.

Заключенные застыли на своих местах. Нервы натянуты до предела. Бледнеют лица.

— Други, как же? — спросил Владек.

Ему никто не ответил. Вдруг двери распахнулись, и на пороге выросла фигура заключенного. Андрей сразу узнал Николая Кюнга.

— Советую приказ коменданта не выполнять! — сказал он. — Из блоков не выходить! Там, — он махнул рукой в сторону ворот, — вы сами понимаете, что нас ждет!

Кюнг ушел.

Мищенко послал Сергея в разведку. Тот скоро вернулся.

— Из других блоков никто не выходит, и мы не пойдем!

Еще и еще раз передавался приказ коменданта. Но ему никто не повиновался. В лагере стояла гробовая тишина. Казалось, Бухенвальд пуст.

Андрей шагал по блоку и напряженно думал. Как же так? Почему подпольный центр ничего не предпринимает? Почему не раздают оружие? Почему не дают сигнала о восстании? Чего ждать? Пока всех, как баранов, не перестреляют?

— В лагере эсэсовцы! Мотоциклисты! — сообщили наблюдатели.

И в подтверждение их слов раздались автоматные очереди. Видимо, нацисты решили силой оружия заставить узников подчиниться приказу коменданта.

В барак пришел староста. Альфред Бунцоль был взволнован. Его окружили узники.

— Друзья, надо продержаться. В лагере есть радиопередатчик, — сообщил староста, — его только что собрали, и наши товарищи уже передали в эфир радиограмму: «Говорит Бухенвальд! Нас хотят уничтожить! Спасите! Нас хотят уничтожить! Спасите!» На трех языках передали. Помощь скоро придет. Надо выиграть время!

Мищенко закрыл дверь.

— Тащи стол к дверям, — распорядился он. — Баррикадируй!

У входа в блок скоро выросла гора из различных предметов. Войти в блок через двери стало невозможно.

Со стороны других бараков слышались вопли узников, шум мотоциклетных моторов, грохот автоматов.

В лагерь вошли все блокфюреры, более восьмисот эсэсовцев и толпа фольксдойчей — немецких ополченцев. Пьяные, вооруженные до зубов, они стали силой выгонять узников на площадь. Большая группа гитлеровцев подошла к сорок девятому бараку. Это было большое двухэтажное здание. Выход из верхнего этажа по открытой лестнице.