Рисунки на песке

А его сольные вечера! Особенно сильное впечатление от триумфального творческого вечера Гердта я получил, когда он выступал в Одессе. Я оказался там в то же время, снимался там. Зяма провел тогда порядка десяти сольных выступлений в этой жемчужине у моря. Он работал на совесть. Вечера в двух полноценных отделениях, длящиеся не менее двух часов при переполненных залах. Это было в начале 80-х годов теперь уже прошлого столетия. Часть интеллигенции отвалила за бугор в начале 70-х. Но Одесса 80-х была еще весьма театральным городом, городом многонациональным, живым и восприимчивым. Когда Гердт появлялся на сцене, зал буквально овацировал артисту. Зиновий Ефимович, улыбнувшись, начинал: «Вы чересчур доверчивы». Хохот. Аплодисменты. Общеизвестно, что Гердт был превосходным рассказчиком. Ведь он был или, во всяком случае, мог стать профессиональным писателем. Зяма легко рифмовал, импровизировал, умел держать ритм и темп, менять его, если надо, по ходу концерта. Он был настоящим гастролером в полном смысле этого понятия. Гердт — это не только гарантированные сборы, это знак качества и добросовестности мастера эстрады. По ходу рассказа, о чем бы он ни повествовал: о друзьях-поэтах — Твардовском, Симонове, Окуджаве, Самойлове, о ролях ли, о режиссерах и партнерах, с которыми он работал, или далее о своей любимой теще, — он умело вплетал в повествование стихи Пастернака, Самойлова, Твардовского или кого-то еще. Но уж когда дело доходило до ответов на записки и вопросы зрителей, в этом ему не было равных. Остроумие, глубина, краткость, которая, как известно, сестра таланта, блеск. И всегда аплодисменты, букеты цветов, поздравления за кулисами, автографы. Кто-то скажет: а что в этом необычного? Разве у других не так? Не то что не так, а так, как я почти не встречал у нашего брата артиста театра и кино на эстраде. Как правило, бывало стыдно, когда, сидя в зале, я слушал выступления своих именитых коллег, в том числе и первейших, и по праву, мастеров театра и кино. Косноязычие, необразованность, пошлое кокетство или затертая, как старая пластинка, заученная, многократно повторяемая пошлость и примитив в рассказе о себе, о профессии, о жизни. Одно и то же, одно и то же по нескольку раз на дню. В Харькове или Жмеринке, в концертном зале или в жэке, на рыбозаводе на Сахалине или во Дворце культуры в Риге. Иногда такого рода гастролера спасали ролики из фильмов. Хорошие ролики из хороших фильмов с его, гастролера, участием. Но лишь спасали. Спасайся, кто может, думал я, когда почему-либо попадал на такие творческие вечера в России ли, в Прибалтике или Израиле. Оттого творческие вечера Зиновия Ефимовича приводили меня всегда в восторг своей исключительностью. Перед вами стоял на эстраде не просто замечательный актер, чтец, сочинитель, а крупная личность, общение с которой всегда интересно и даже поучительно. Жалею, что не зафиксирован на видеопленку хотя бы один концерт Гердта такого рода.

Вообще, да будет мне позволено высказать это вслух, Гердт не был рачителен по отношению к своим многообразным талантам. Он, один из участников и создателей еще довоенного представления арбузовской студии «Город на заре», он, написавший со своим другом Михаилом Львовским пьесу, он, повторюсь, легко рифмующий все на свете человек, с легким и профессиональным пером, фронтовик и путешественник, близкий друг многих выдающихся людей, человек наблюдательный, острый, остроумный, не написал, не оставил, не запечатлел на аудио и видео то, что по всей логике его длинной разнообразной жизни был просто обязан сделать. Ни мемуаров, ни статей, ни поэтических передач, ни пения. А ведь он был дьявольски музыкален. И к тому же обладал незаурядным певческим голосом. В чем дело? Почему так случилось? Вернее — не случилось?

«Свой дар как жизнь я тратил без вниманья». Но ведь автор сего признания очаровательно лукавил. Как раз он был крайне внимателен по отношению к своему божественному дару. Пушкин ведь тоже был светским человеком, участником тусовки своего времени. Любил женщин, дружеское застолье. Отцы пера мне скажут: «Эх, куда махнул! Некорректное сравнение. Ведь это Пушкин». А я отвечу: «Дело, в конце концов, не в масштабе дара, а в принципе, в подходе и отношении к тому, что преступно зарывать в землю». Данный от природы талант — это и залог некоей особой ответственности перед тем, кто дал. Гердт, на мой взгляд, сделал чрезвычайно много, но и до обидного мало, учитывая отпущенное ему от природы. Почему? Может быть, он слишком любил и ценил саму жизнь, с умом и вкусом ее проживая? Может быть, пройдя ад Отечественной войны, видя смерть в глаза, ценил ее дальнейшее протекание жизни? И радость от нее, жизни, как таковой? И так ли уж он не прав? И имеем ли мы право, не пройдя того, что прошел он, фронтовик Гердт, даже задаваться ненужными вопросами: мало, много? Тем более что он, «коленонепреклоненный» (по меткому выражению Валентина Гафта) Зяма, подарил радость миллионам, и мне в том числе, восхищаться при его жизни его даром и мастерством.