Рисунки на песке

Мы с другом решили широко продемонстрировать европейцам русское гостеприимство. Пока я развлекал гостей, друг в полчаса слетал за деньгами, занял у кого-то, и мы, как истинные кавказцы, заранее оплатили банкет. Когда настал час расплаты, французы были ошарашены и долго не могли взять в толк, почему стол уже оплачен двумя русскими. «Как? Почему? Зачем?» Это оказалось выше их понимания.

Я, как мог, отшутился, объяснив в импровизированном тосте, что мы в «Арагви», стало быть, почти на грузинской территории, а там уж так принято, и нам с моим другом приятно поддержать этот обычай. Да нам и в самом деле было приятно пустить пыль в глаза французским коллегам, увидеть их изумление и восторг по такому, в общем-то, пустячному поводу. Планшон, пригласивший друзей без расчета на такой исход, пытался сопротивляться, а когда понял, что это бесполезно, благодарил с извиняющейся интонацией: «О, Миша, Миша, мерси, мерси…» Так «мерсикал», словно я ему жизнь спас!

Побывал в подвальчике «Современника» американский драматург Эдвард Олби, смотрел в тот вечер «Двое на качелях». Спектакль ему вроде бы понравился, хотя он и признался, что пьеса Гибсона, по его мнению, легковесна. Мне он тогда подарил свою книжку со своей знаменитой «Кто боится Вирджинии Вулф?», сделав надпись:

«Мише Козакову, который, я надеюсь, сыграет роль Джоржа в этой пьесе в Москве. Пока он еще по возрасту слишком молод для этой роли, но я уверен, что его талант позволит ему в будущем сыграть эту роль. С наилучшими пожеланиями Эдвард Олби. Москва, 17.11.63».

Сыграть Джоржа мне не удалось. То, что Олби казалось поверхностным в пьесе Гибсона, — и действительно выглядело таковым рядом с его собственным творчеством, где иная, принципиально иная, совершенно иная мера постижения человеческих глубин и подлинная беспощадность в переоценке ценностей, — даже это, сравнительно робко явленное в спектакле «Двое на качелях», казалось вызывающе откровенным, недопустимо обнаженным нашим пуританам, ведающим репертуарной политикой.

Правда, одну пьесу Олби — «Балладу о невеселом кабачке» по роману Карсон Маккаллерс — мы все-таки поставили в мае 67-го года. И я играл там роль от Автора. А «Вирджинию Вулф» спустя одиннадцать лет поставил уже окрепший в «Современнике» Валерий Фокин. Я тогда в театре не работал, и роль, предназначенную мне автором пьесы, сыграл Валентин Гафт.

Случай с Артуром Миллером

Хуже получилось с драматургией Артура Миллера, которую мы, «современники», высоко чтили. Да и с ним самим вышло скверно…

У многих из нас есть какие-то жуткие, темные эпизоды в общественной и личной судьбе. Страшно носить их в себе, лучше покаяться. Выплеснешься на бумаге, может, и как-то легче задышится, а то еще, не дай бог, так и унесешь этот камень с собой в «великое быть может», как говорил старик Рабле.

Итак, в Москву со своей новой женой, корреспонденткой-фотографом Ингой Морат приехал Артур Миллер, и поначалу все шло прекрасно — лучше и не бывает.

Они побывали в «Современнике» и посмотрели «Голого короля». Миллер изъявил желание встретиться с коллективом театра. Иностранная комиссия Союза писателей, официально принимавшая американского драматурга, эту встречу устроила. В кабинет Ефремова набилась куча народа: артисты, критики, представители этой самой иностранной комиссии.

Миллеру задавали вопросы, он отвечал. Все, в общем, вполне соответствовало духу официальной пресс-конференции тех лет. Единственное, что нарушало чопорность встречи американского драматурга с советской театральной элитой, было то, что наш «фюлер» пришел на эту международную встречу пьяным в сосиску, и это всех, особенно гостей-критиков, крайне шокировало. Сам Миллер отнесся к состоянию Олега очень спокойно…

Из наиболее интересных вопросов, точнее говоря, интересных ответов драматурга был ответ о принципе построения его пьес.

— Принцип очень простой, — сказал Миллер. Он двумя пальцами взял со стола белый лист бумаги и показал нам: — Видите этот лист? Не правда ли, он белый? С этого я начинаю почти в каждой своей пьесе, а затем лист поворачивается другой своей стороной, — ан нет, он черного цвета. Вот и весь мой принцип.

Встреча закончилась, оставив ощущение неудовлетворенности. Еще бы! Мы молоды, любопытны, у нас в гостях почти классик, — неужели все вот этим и ограничится?!

Мы подошли к Миллеру с просьбой еще раз прийти к нам в театр и встретиться уже без посторонних, в обстановке неофициальной. Время у него было спланировано жестко, он уезжал в Ленинград смотреть спектакли Товстоногова, но обещал, если удастся, вернуться на день раньше и зайти к нам. На том и расстались.

Может быть, это была вежливая отговорка? Нет, он действительно прилетел днем раньше и еще утром дал знать, что придет в «Современник» и будет рад потолковать с нами.

Боже, как мы обрадовались! Мигом скинулись на домашний банкет, который решили провести у Олега Табакова — он тогда был обладателем самой большой квартиры, где не стыдно было принять мэтра. Жены наши хлопотали с самого утра, готовя стол, достойный дорогого гостя.