Рисунки на песке

Далее последовал список слов и их значений. Огромный, длинный, занятный, замысловатый перечень лагерного арго. Интересно, как наш будущий зритель отреагирует на такое новшество: словарик-вкладыш в обычной театральной программке, купленной за 10 копеек? Мы предвкушающе переглянулись.

— Итак, «Олень и шалашовка», — продолжал драматург. — Пьеса, как вы поняли, из лагерной жизни. О любви.

О любви. «Олень и шалашовка». Были Ромео и Джульетта. Тристан и Изольда. Цезарь и Клеопатра, а теперь — Олень и шалашовка…

Солженицын сделал еще одно отступление. Пояснил, что были лагеря разного типа. Лагерь, где происходит действие в его пьесе, как я понял, смешанного уклада. Здесь и мужчины, и где-то невдалеке женщины, а еще политические, уголовники, бытовики, малолетки, вольнонаемные и т. п.

Удержусь от соблазна пересказывать эту интереснейшую пьесу. А вот то, как читал ее впервые нам, молодым актерам театра «Современник», сам автор, — это уже наше, наше навсегда.

Поразительны были его интонации. В пьесе много юмора. Юмора особого, особистского, черного. Солженицын читал эти места, как бы сам его не чувствуя, и когда раздавался взрыв нашего смеха, он удивленно поднимал голову, простодушно оглядывал нас и вслед за нами начинал смеяться, на несколько секунд прервав чтение.

Грандиозны были ремарки к отдельным местам драмы. Иногда, как, например, в начале, ремарка становилась уже, по сути, режиссурой будущего спектакля. Автор предписывал художнику отделить сцену от зрителей колючей проволокой, проложить через зал «дорогу цветов». «Дорога цветов» — напомню — японский театральный термин, обозначающий прием, часто использовавшийся в театре Охлопкова. Это положенный на кресла помост, прямо идущий — от центра сцены в зрительный зал.

— Здесь он уместен, — сказал автор. — По нему будут приходить и уходить партии зэков. Перед самой сценой новеньких можно шмонать. И еще по обеим сторонам сцены, у порталов — две лагерные вышки. На них весь спектакль, все время, — часовые с ружьями. В антракте, а иногда и во время действия они сменяются другими. Проходя перед первыми рядами по залу, они могут прокладывать себе дорогу среди зрителей окриками: «Посторонись, посторонись!..»

Были уже распределены роли. Мы собирались, отложив все, сразу же взяться за работу над пьесой. Солженицын в фаворе, выдвинут на Ленинскую премию. Сам Н. С. Хрущев поднял книгу «Один день Ивана Денисовича» над головой и заставил партийный пленум аплодировать ее автору.

Но задний ход все же был дан, и дан стремительно. Правда, не впрямую, не открыто. Низшее начальство — управление культуры — не разрешило начать репетиции, но и запретить пьесу было не в его власти. Ее отправили на самый верх. Мы ждали. Референт Хрущева Лебедев дал ответ отрицательный. Пьеса легла в сейф театра навсегда. Какое там «навсегда»! Она находилась там, пока ее можно было держать, а вскоре и это оказалось небезопасным, и сейф опустел. Так и не сыграли мы «Оленя и шалашовку» ни в 62-м, ни в 63-м. А казалось, вот-вот, и театр совершит новый круг познания благодаря автору «Круга первого».

Пока же Солженицын, как и обещал, знакомился с репертуаром «Современника». Часто бывал в театре в сезон 1962/63 года, когда мы все еще надеялись. А новый, 1963 год даже встречал вместе с нами. Это был поразительный Новый год! В ноябре у меня родился сын Кирилл, родился семимесячным, поэтому после инкубатора был доставлен домой перед самым новогодьем, и в театр я попал уже после двенадцати. Когда вошел, увидел «кадр», запечатлевшийся в памяти навсегда. За центральным столом компания: в центре — Олег Ефремов, по бокам — К. М. Симонов, А. И. Солженицын и Жан-Поль Сартр, которого привел с собой Константин Михайлович. Что уж говорить обо всех остальных, встречавших 63-й год в «Современнике», — Вася Аксенов, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский и, конечно, непременный Евгений Евтушенко. Дети 56-го года, дети XX съезда…

Иностранные коллеги

Не хочу умалять значения хороших спектаклей, которые шли в те годы на сцене «Современника», да и всей его роли в тогдашней духовной жизни, но первопричины будущего кризиса, корни будущих метастазов — уже там, в том времени. Корма надо готовить загодя, а то придется перейти на подножный корм — так и получилось. Вместо «Оленя и шалашовки» «Современник» вынужден был возобновить «Вечно живых», а «Дракон» Шварца обернулся «Сирано де Бержераком». Впрочем, вина ли это театра? Нет, не вина, беда!

Разве не сделал Ефремов все возможное и невозможное, чтобы в нашем репертуаре была пьеса Солженицына или комедия Шварца? Разве не читались и не находили в труппе самую горячую поддержку «Носороги» Э. Ионеско, «Танго» С. Мрожека, «После грехопадения» Артура Миллера, его же «Случай в Виши», который был уже размят Марленом Хуциевым, очень талантливо поставлен Ефремовым и в готовом виде запрещен начальством окончательно и бесповоротно? Мало почувствовать, найти и определить свой репертуар, надо его «пробить». А вот это уже было выше человеческих сил, даже сил Олега Николаевича.