Рисунок с уменьшением на тридцать лет

«На стол, откуда миг назад исчез…»

За Кукаррачу, за Кукаррачу

Я отомщу.

Я не заплачу, нет, не заплачу,

Но обиды не прощу…

Из старой песни

На стол, откуда миг назад исчез

обед горячий – строчка летней прозы,
слетают листья желтые с березы,
как золото поэзии – с небес.

А у соседа старый патефон

поет про счастье и про неудачи
все той же допотопной Кукаррачи,
и звук, замедлив, едет под уклон.

Но чья-то одинокая рука

подкрутит патефон, как мясорубку,
и, высоту набрав, с пластинки хрупкой
взовьется голос, нежен и лукав,

кому-то обещая отомстить

наивно, темпераментно, свободно,
пытаясь дотянуться до сегодня…
Но… рвется, не дотягиваясь, нить…

…А я, певица стылых дачных мест,

пою про осень на остывшей даче.
подобно Кукарраче, я не плачу,
в отличье – не трещу и не судачу,
а просто на прошедшем ставлю крест…

«И был этот час на исходе июля…»

И был этот час на исходе июля

священной грозой, как дитя, окроплен —
по радуге в небо неслась аллилуйя
и прятался реквием за небосклон.

Мы в лужах аллеи легко отражались,

забыв о возмездье, смеялись до слез.
И прыгали молнии, тучи ломались,
и теплые брызги сдувало с берез.

Поверив на миг в снисходительность Бога,

вошли в подозрительно юный азарт:
канкан танцевали на мокрой дороге,
лучом и светилом играли в бильярд, —

с огромного поля зеленого лета —

о щедрый и краткий бесценнейший дар! —
в далекую лузу чужого рассвета
соскальзывал солнца оранжевый шар.

«Я слышу, как падают груши…»

Я слышу, как падают груши

в заросшем соседском саду —
пропавшие без вести души,
чье место отныне в аду.

Какая изысканность формы —

творение летних погод!
Не верил ваятель упорный
в подобный истории ход.

Хозяйка больна и не может

плоды от паденья спасти,
осенние хляби – их ложе,
а падаль совсем не в чести.

И грушевой сладкой шарлотке

теперь на столе не бывать.
Лишь высится за загородкой
высокого дерева стать.

Я слышу, как падают груши, —

они не про нас, не про вас, —
вминаясь в промозглую сушу
и частью ее становясь.