Рисунок с уменьшением на тридцать лет

VI
Но мчалась жизнь вперед неугомонно
с такою частотой минувших дней,
как впрыгивают к пассажирам сонным
в купе лучи дорожных фонарей, —

по небоскребам и по нежным стеблям,

по мостовым и по крестам антенн…
Но я за нить держалась, как за землю
до времени и до поры Антей.

В путь собираясь, на вопрос извечный

«Быть иль не быть?» я отвечала – быть!
Но вот попутал бес меня беспечный —
я потеряла золотую нить.

Пугаясь темноты и ветра гула,

я тщилась путеводную найти.
Однажды показалось, что блеснула
за поворотом Млечного Пути.

Однажды показалось, что схватила,

что дотянулась до нее рукой,
Я подалась вперед… Не тут-то было…
И вот пришел небытия покой.

Порой упитанное тело быта

пронзал ребячий каверзный вопрос.
Я, вздрогнув, отвлекалась от корыта,
краснела до корней седых волос,

пускалась в деловое рассужденье,

все объясняя с ясной головой
не тяжестью шального восхожденья,
не страхом перед горной высотой,

а благодарностью за обладанье

тм, что дано. И так тому и быть.
И правом на непостижимость тайны,
и правом жизни тайну погубить,

и тем, что от добра добра не ищут,

и нежеланьем перемены мест,
пристрастием к родному пепелищу,
осенним лесом, что шумит окрест.

И утками летящими из песни,

с гусями повязавшей их навек,
и гимном звонкой радости чудесной
репертуара лагеря Артек…

Не надо лучше – только бы не хуже,

не надо выше – только бы не вниз…
И вяли на глазах ребячьи уши,
наружу рвался неприятья визг:

«А лабиринт? А чудище? Все – небыль?»…

Роптал обескураженный народ,
похолодело голубое небо,
поплыли облака наоборот…

VII
Когда же вечер, по своей привычке,
засветит одиноким фонарем,
на фоне запоздалой электрички
и ящиков с дымящимся старьем,

во тьме, среди осенней позолоты,

необратимой в бурые рубли,
во глубине дрожащего киота,
явившееся, как из-под земли,

Окно Марии загорится снова

и даст через дорогу тайный знак.
И я услышу, ко всему готова,
как прошуршит по листьям тихий шаг.

То будет осень. Вечер воскресенья.

К Окну Марии подойдет Поэт
с лицом, не допускающим общенья.
Замрет перед киотом силуэт.

И будет слушать, слушать, как лихие,

пронзая тьму, грохочут поезда.
Во тьме всегда горит Окно Марии,
горит, горит вечерняя звезда.

В ее луче, протянутом над морем,

кричат в горах ночные петухи,
блаженна суета, избывно горе,
и светом продиктованы стихи.

Коктебель 1992

Проезд Серова

Памяти Марины Башиловой-Лужковой