Рисунок с уменьшением на тридцать лет

3
Я помню тот навязчивый фантом —
возлюбленного мною однолетка
Как я стремглав бежала в теплый дом
поплакаться наперснице в жилетку!

Была любовь до неба высока

и широка, словно страна родная.
И слушала про муки на века
подруга, скромной головой кивая.

На лето с нею расставались мы:

я на чужую дачу уезжала,
где вальса звук и серебро луны
хранили в сердце впившееся жало.

Подруга же в деревне день и ночь

носилась без ветрил и без резона.
Все дозволялось – в лужах дождь толочь
и за полночь бродить до горизонта.

И в глупом изумленье теребя

крахмальный белоснежный куцый фартук,
я слушала в день первый сентября
признание за нашей общей партой,

в которую протиснулись с трудом

тела, что поотвыкли от неволи:
поведала подруга мне о том,
что целовалась с Николаем-Колей.

«Ты целовалась?» Поцелуй земной —

позорное паденье с неба в лужу!
И пары отбирал премудрый Ной
для чистых вздохов меж женой и мужем!

Так я считала свято, и никто

меня бы не увел из поднебесья,
из моего воздушного шато,
из облачных пространств и лунных весей…

Но не сказала этого, чтоб лад

не нарушать. Внимала очень ровно
подруге, что закатывала взгляд
и, вспоминая, так вздыхала томно.

«И обнималась?» – задохнулась я,

не знавшая еще прикосновенья.
И закружилась голова – ладья
качнулась на волне воображенья…

Учили нас: борись, гордись, учись,

чтобы зарница счастья загорелась.
Чем дольше крылья устремляли ввысь,
тем медленнее вызревала зрелость.

Но вот последний кончился урок,

и утвердили зрелость аттестаты.
На перекрестке тысячи дорог
стояли мы, незрелы и крылаты.

Дни сыпались сквозь время-решето.

С улыбкой вспоминая друг о друге,
не знали мы – судьбою решено
увековечить вместо встреч – разлуки.

Рок принялся узоры вышивать,

заправив жизнь в свои тугие пяльцы.
И с этих пор берусь пересчитать
свиданья и беседы все по пальцам.

Я знала – первокурсников страна

ей голову вскружила, удалая.
В деревне больше не была она
и не видала Колю-Николая.

Что дарит ей вниманье некий друг,

любимец женщин, раскрасавец гордый,
за что одна из преданных подруг
ей полоснула бритвою по горлу.

Потом помчались вскачь за годом год…

На улице столкнулись оживленной:
– Есть дети? – Мишка. У тебя? – А вот, —
кивнула на живот обремененный.

Я позвонила, помнится, сказать,

что дочку, наконец, явила миру…
Потом эпохи принялись скакать,
проваливаться в решето кумиры,

родные исчезать в небытие

и мельтешить больничные палаты…
За свет и радость, как скупой рантье.
судьба брала чудовищную плату…

…То было очень раннею весной.

В заботе дня, одетая неловко,
не к месту угнетаемая сном,
воскресным днем, на пыльной остановке

двух женщин я увидела, «в летах».

В одной из них признала ту подругу,
чей образ-спутник тихо, как в мечтах,
летал вокруг моей судьбы по кругу.

Но я не подошла. НЕ ПОДОШЛА…

Давила хмарь тяжелыми слоями.
И ноша лет казалась тяжела —
не для случайных редких встреч с друзьями….

…Однажды, в день победы над судьбой,

похожей, как двойник, на пораженье,
найти подругу тщилась над горой,
в старинном зданье, в день Преображенья,

что растворил в Божественных лучах

досады, боли, горечи, обиды.
Но… нет теперь людей в таких домах,
где есть атланты и кариатиды.

И все же долг я числила за мной —

найти подругу так или иначе…
Не знала я, что адрес неземной
всевышним управдомом ей назначен…