Рисунок с уменьшением на тридцать лет

5
И вот настал момент, когда
я отыскала ключик ржавый,
чтобы людей заверить – да,
цветет в аллеях резеда,
а если нет – спасти державу.

Старейший филин допустил

меня одну к шкатулке тайной.
И я, набравшись светлых сил
от всех пророческих светил,
засела, как мудрец Китая,

проверить, не для громких фраз,

всегда ли НАШИ те, кто с нами,
и ЧУЖАКИ – кто против нас,
шлифуя мысли, как алмаз,
с трудом сводя концы с концами.

Как ловкий иллюзионист,

тянула из кулька забвенья
и давний снег, и птичий свист,
рулады, что давал горнист
для вольницы и построенья,

учиться

ленинский накази платье школьное вне моды,
чернильниц бурых целый класс,
подругу с блеском серых глаз,
естественную, как природа,

и взгляд, и шелк примятых лент,

в руке фарфоровая чашка,
и скромный девичий жакет —
то было все, как реагент,
как лакмусовая бумажка.

Я вспоминала – о, мой бог, —

как с разудалой сероглазкой,
со всех младых примчавшись ног
на чистопрудный на каток,
мою обкатывали сказку.

Я думала: одна ль страна —

муж и жена, одна ль гордыня,
одна всегда ли сатана,
один ли ангел и струна,
звучащая в душе единой?

Я спрашивала у небес,

пропитанная их ночами:
неужто всех попутал бес
и волка, что стремится в лес,
с невинной девой обвенчали?

И важных всячин накопав,

варьируя под микроскопом,
все сочетанья перебрав,
сплела неписаный устав
по результатам всех раскопок.

Он, как бумажный змей, парил

под голубым небесным сводом.
И старый филин загрустил
из всех своих последних сил
и приготовился к исходу.

Вручив прошедшее как дань,

ему – былые все погоды,
снега, дожди, объятья, брань, —
ушла. Блестела филигрань
в лучах сомнительной свободы…