Рисунок с уменьшением на тридцать лет

На клетке, стоявшей на широкой полке у стены, сидела Баба Яга, принявшая образ птицы цвета бархатной зелени с оранжевыми боками; крючковатый острый клюв выдавал Ягу с головой. Птица мрачно и недоверчиво, с каким-то брезгливым выражением смотрела перед собой, иногда поворачивала голову, запускала клюв под крыло и что-то оттуда раздражённо выковыривала.

На заляпанном красками подоконнике лежала фотография: класс мальчиков-восьмиклассников, напряженно глядящих в объектив: неоформившиеся, асимметричные лица, торчащие уши, бритые виски; на лацканах узких тёмных пиджачков – комсомольские значки. Сидящий посередине учитель спокоен и чуть-чуть ироничен. Справа от него – светловолосый подросток с длинной тонкой шеей, он единственный из всех не смотрит в объектив и, кажется, едва сдерживает смех…

Собственно, фотография ему почти и не понадобилась – так, для подстраховки. Все ещё осязаемый, слишком знакомый образ, чтобы прибегать к помощи фото. Другие фотографии пропали, пока он жил в том городе, эта случайно сохранилась…

Птица тяжело, бреющим полетом перелетела с клетки на плечо Художника. Он повернул голову и поцеловал Ягу в клюв. Она недовольно попятилась, сползла по блузе Художника, потом по брюкам на пол.

Что-то ему сегодня тревожно и всё вспоминается запретное. Снова выплыл из небытия горбун, главарь их тесной компании. «Что ты блестишь, как рефрижератор», – подтрунивает над малорослым существом завзятый острослов. А горбун заводится, кричит, буянит, грозит заставить какого-то сановитого чиновника чистить ему, горбуну, ботинки… Не заставил – не дожил. Умер, сорока не было. Талантливый был живописец, несчастный человек. Впрочем, счастливых там не было…

Художник спустился на первый этаж, вымыл руки, поставил чайник. В последнее время стал тяготиться одиночеством. Раньше прекрасно проводил время один – работал, читал, ходил в кино, трепался по телефону; бывало, с другом Юрой встречался, но не так уж часто. А тут вдруг захотелось с кем-нибудь чайку вместе попить. Даже брату позвонил, но не застал. Что это? Старость?

Медный чайник вспотел от собственного кипения. Художник поставил на круглый, покрытый кружевной салфеткой столик тарелочку с пирожным – в желейном склепе покоился банан, как спящая царевна в хрустальном гробу.

Прежде чем налить себе чаю, он взял телефонный аппарат и набрал номер:

– Юра! Слабо сейчас сесть в машину и приехать на чашечку чая, я тебя надолго не задержу?

Конечно, Юре было слабо, потому что к нему как раз пришёл студент – помочь повесить настенные часы. Озарившееся на время разговора улыбкой лицо Художника снова сделалось озабоченным. Налил себе чаю, хлебнул, ожег язык.

Поразмыслив, он решил немного убрать нижний этаж – чтобы отвлечься от нарастающей душевной смуты. Тщательно водил тряпкой по бокам старинной амфоры, по крышке стоявшего «для мебели» старого рояля, по поверхностям рам и рамочек, застывших вдоль стен.

Камин, что ли, растопить… Нет, ни с чем не хочется возиться. Снова поднялся в мастерскую, встал перед портретом, прищурился.

За окном было уже темно. Расшумелся ветер, знакомая ветка осины стучала по стеклу. Временами шум деревьев, теряющих свою последнюю в этом тысячелетии листву, усиливался до ужасающего, леденящего душу воя, потом стихал, и тогда слух улавливал звуки сиюминутной земной жизни – тихую мелодию, шорохи проезжающих машин, – пока следующий порыв ветра не заглушал их. Иногда казалось, что к ветру присоединяется морской прибой, хотя моря в Измайлове пока не было.

С какого-то момента портрет стал казаться Художнику испорченным, но он никак не мог понять, в чём дело. То ли наружный уголок правого глаза как-то опустился вниз и из-за этого человек на портрете выглядел обиженным, то ли…

Бог его знает. Наверное, лучше отложить работу до завтра. Шум за окном утих – стихия то ли угомонилась, то ли готовилась к новому рывку…

Когда Художник вошёл в спальню… он увидел (и почему-то совсем не удивился)…что на его тахте… опершись на тёмно-синий атлас покрывала левой рукой с большим синим перстнем на безымянном пальце… как-то боком сидит… немолодая женщина с тёмными глазами, коротко стрижеными волосами, в брюках и чёрной куртке. Женщина напряжённо смотрела на Художника. Окно в спальне было распахнуто настежь.

– Здравствуй. Не узнаешь?

Прорезав толщу лет, голос человека с портрета произнес: «Хорошая девочка, отличница…»

– Опять взялась меня преследовать? – он рассыпчато рассмеялся.

– Согласись, что я оставила тебя в покое на целую жизнь.

– А зачем теперь пришла?

– Мне интересно, доволен ли ты жизнью?

– Мало ли что тебе интересно…

Тем не менее Художник задумался. Дама выпрямилась, убрав с покрывала руку. Из перстня вылетел синий зайчик и угодил прямо в глаз Художнику. Гостья поставила локти на колени, уложив в ладони печальное лицо.

– Да, доволен. Жил как хотел, хотя иногда дорого за это платил. А ты?

Дама молчала. Потом отняла руки от лица, на котором остались розовые следы.