Рисунок с уменьшением на тридцать лет

Абонементы в бассейн стали намного дороже, но доступней. Любителям-пловцам была предоставлена россыпь новых сеансов – в старые времена их было всего два среди дня; когда же появился выбор, выяснилось, что ранее имевшиеся в их распоряжении два сеанса – самые неудобные. Прежде сплоченные общностью времени пловцы и пловчихи (хотя бы узнавали друг друга в лицо) рассыпались по пространству времени, и бассейновское братство ослабело, как и вообще «братство народов» – такие наступили времена…

В кипении ошеломительных перемен, когда, казалось, все прежние концы скрылись в мутных водах, он и она иногда совпадали сеансами, и тогда он снова, плавая на соседней дорожке, крутил головой, теперь уже, очевидно, по многолетней привычке. Иной раз случайно пересекались на знакомой улочке – она, уже отплававшая, ибо теперь посещала ранний сеанс, и он, по-прежнему идущий к оздоровительному действу в свой обеденный перерыв, который, оказывается, оставался неизменным в море глобальных перемен. Обменивались парой малозначительных фраз и расходились. Его старое пальто с мерлушковым воротником, потраченная временем ушанка и кожаный портфель с крокодиловым тиснением как-то сразу поставили на нем штамп человека прежней эпохи.

Она же, в недорогой новой шубе, не без интереса присматривалась к некоторым новациям, нежданно-негаданно сделавшим реальным то, что в прежней жизни не могло и присниться. Хотя оборотная сторона у этой толстой медали, как у любой другой, имелась…

Катились бурные годы, оглушали спецэффектами. Рождались и подрастали новые дети, для которых все происходившее было не новой жизнью, а их единственной и реальной, не могущей быть никакой другой, россказни же о прежней воспринимались как мифы и легенды древнего мира.

Она уже о поклоннике почти не вспоминала и ничего о нем не знала, лишь общие знакомые не первой близости иногда свидетельствовали без подробностей, что доктор-профессор-академик жив.

Как-то он ей позвонил, поинтересовался, ходит ли плавать, в какое время, сказал, что посещает водную обитель доброго здоровья, как и прежде, в обеденный перерыв и возвращается, как и прежде, на работу, хотя институт важнейших научных исследований весьма и весьма захирел.

И еще пролетели со свистом года два. Как-то он снова объявился, дело было в конце ноября, на этот раз она имела ему сообщить, что наконец увидел свет небольшой сборник ее трудов. Он, разумеется, очень хотел бы на него взглянуть и предложил, не откладывая, договориться о встрече (очевидно, где-нибудь на улице), также желая похвастаться новым научным опусом. Но она предложила перенести встречу на январь, ибо ожидала появления еще одного сборника, и тогда – всё сразу…

…Что отложено, то не потеряно?.. Всегда – потеряно, даже если не навсегда…

Под Новый год от общих знакомых неблизкого толка пришла весть, что он умер. Уснул и не проснулся. Больше никаких подробностей, ибо никто не знал-не ведал об их странном многолетнем водном романе…

…С тех пор прошло лет десять. В облезлой шубе и сером пуховом платке – зимой, в плаще, пережившем прежнюю эпоху, – весной она по-прежнему ходит в бассейн – это непреложно. Когда иной раз по соседней дорожке проплывает худой мужчина, ей все реже кажется, что вот-вот он до отказа (до отказа шеи) повернет голову в ее сторону. Но ничего подобного не происходит.

Порой, рассекая водную гладь туда-сюда, она щемяще жалеет, что не может с ним поговорить… Сколько выдающихся тем скопилось за последние годы…Она рассказала бы ему (и он бы, вероятно, подивился), что прямо у кромки родного открытого бассейна выросли 30-этажные дома, которые бесцеремонно, будто крылом огромной хищной птицы, загородили утреннее солнце; но только тем, кто ходит на утренние сеансы, – утешила бы она его, – а во время его академического обеденного перерыва солнечный свет заливает чашу по-прежнему, потому что оно, солнце, несмотря на все перемены, вращается вокруг земли, как встарь. Что новая жизнь, которая тогда только разворачивалась во всех мыслимых и немыслимых демаршах, сегодня правит парад-алле, который никому из прежних в самых фантастических снах не снился. Что теперь ему не было бы нужды исполнять джентльменский долг и подносить ей сумки с продуктами, потому что их, продуктов, в том числе сока манго в разнокалиберных упаковках, непереваримое изобилие.

И что никого, никогошеньки из тех самых прежних в бассейне не видать, потому что они, прежние, как и она, прежняя, отбарабанили свой плавательный век. Лишь стариковское упрямство удерживает ее на плаву. Правда, иногда по четвергам плавает на спине по четвертой дорожке ископаемое вроде нее – симпатичный низкорослый джентльмен, когдатошний собеседник профессора-академика; узнав от нее, что их общего знакомого нет на свете, последний из могикан – видимо, по причине скорбной вести – перестал здороваться. А она четверг заменила пятницей…