Рюбецаль

Доселе не манившие, горы звали меня, и, чтобы хоть как-то утолить этот зов, я сама их приветила, не подвинув и на миллиметр для транспортировки. После «Голубого света» Лени Рифеншталь, каждый кадр которого, под монохромной поволокой, горел южно-романтическим маслом, так что вся фильма вытягивалась в галерею комиссионного магазина на главной улице маленького, но именитого европейского города; после него я посмотрела «Священную гору» – немой, 1926 года фильм учителя Рифеншталь Арнольда Фанка. Пролог – берег моря, танец Диотимы, артистки-плясуньи в стиле Айседоры Дункан; ее роль исполняет Рифеншталь. Кадры статичны, камера не движется, движение – это танец, небо, прилив и отлив. Затем мы видим двух друзей-альпинистов; курорт в долине, эстрадный зал отеля, они смотрят танцевальный номер Диотимы, и оба влюбляются; «Она святая!» – восклицает младший. Весна; Восхождение Диотимы: женщина поднимается на альпийский луг: яблоневый цвет, пастушок с ягнятами; мужчина спускается с вершины, где еще лежит снег, где еще зима; в горах женщины – весна, в горах мужчины – зима. Мужчина ищет в горах самого себя, женщина ищет в горах красоту. Она выбирает старшего из друзей; они помолвлены; она выпрашивает взять ее с собой, туда, наверх, но горы – не дом женщины; мать героя предостерегает его: морю и камню вместе не ужиться. Но горы – не только камень, горы – это и вода; потоки с гор так же светло сверкают, как волны прилива, но они же и точат породу, смывают вниз. Соревнования лыжников, в которых участвует младший, он приходит первым и счастлив, идет поделиться счастьем с ней, склоняет перед ней колена, Диотима гладит его по волосам, не ведая, что жених – случайный соглядатай, но из-за угла дома ему не видно лицо преклонившего колена. Перед его внутренним взором, под зажмуренными веками, взрываются и опадают вершины; это он сам, его мечты, его жизнь. Но еще можно взойти к смерти, поднявшись зимой, когда никто не совершает восхождений, на «самую красивую» гору, гору Санто, и он зовет с собой друга, не ведая, что тот причина краха. Тем временем Диотима, любящая его Диотима рассказывает будущей свекрови о том, что уже сочинила танец, который посвятит ее сыну, танец будет называться «Гимн радости»… Друзья поднимаются на священную гору, а на сцене в это время исполняет свой гимн их возлюбленная; побудем еще здесь, говорит старший, но младшему уже не терпится вниз; что тебя туда тянет, что там хорошего, там, внизу? – Диотима… Правда открывается; на вершине их застигает снежная буря, младший срывается с уступа, но старший держит его на тросе; Диотима больше не может танцевать, она изнемогает, но импресарио неумолим. Из последних сил мужчина удерживает на тросе друга, из последних сил танцует женщина. Но приходит сообщение о буре; представление прервано. Младший давно замерз; за ним снаряжена спасательная экспедиция, дома молятся и ждут мать и Диотима. Лицо старшего, заиндевелое, льдисто-сияющее, на котором виден каждый костный выступ, со сжатыми веками, лицо-скала. Ему грезится: они с Диотимой, точно Кай и Герда, входят под своды величественного кристального зала, они в храме Гор, там, впереди, виден алтарь с огромной чашей; по ступеням они поднимаются к алтарю, но вдруг чаша раскалывается, обломки летят на них. Он не выдерживает, он шагает с обрыва. Весть приносят вниз, Диотиме; ее возлюбленный до последнего держал друга, уже мертвого, на тросе; это верность. Верность; женщина покидает горный край, на берегу ласкового, светлого моря она танцует в память о своем возлюбленном.

Письмо, отправленное с адреса, основой которого было konrad, пришло спустя сутки после того, как Кирилл прибыл на место. Из Вены, где сел самолет, через Грац, столицу Штирии, и до Леобена, славного первым в Австрии Горным университетом, но и старосветски-простодушно-нарядный Леобен был только перевалочным пунктом перед Айзенэрцем, городом, ближайшим к выработке. Железо здесь залегает неглубоко, его разрабатывают открытым способом, но золото таится гораздо глубже, поэтому недалеко от рудника Эрцберг построена шахта. Об Альпах Кирилл ничего написать не может – их надо видеть, причем видеть во плоти (он так и написал: «во плоти»), надо там находиться, так что он просит прощения за то, что к письму не приложены фото, – снимать он себе запретил.

Но и мне почему-то не хотелось смотреть Штирию по фотографиям в Интернете, и чем ближе к местам, где находился Кирилл, тем более нервно не хотелось. Свой ответ я начала с того, что прощать нечего: фотографии – это закрытая каста, только множат свой собственный род, и даже взяла в свидетели Барта. Я написала Кириллу о двух фильмах, звуковом и немом, и почему первый, поздний, померк перед вторым, ранним: с горами, небом, водами и даже стадами на лугах уживается только то, что так же достаточно показать, чтобы оно говорило; что не нуждается в истории, развертывании, начале и конце; основные, простые, вневременные элементы: радость, ревность, верность.