Рюбецаль

На первый взгляд Кирилл сохранял невозмутимость, однако Антонина зачем-то бросила второй и приметила, что его челюсти стиснуты, а светлые, стального цвета глаза еще светлее, чем обычно, из-за сузившихся зрачков. Кирилл был ей неприятен. Не только пятно, не только глаза, почти не меняющие выражения холодной сосредоточенности и всегда наставленные на нее, когда она говорила, вдобавок под выгнутыми наподобие «крыльев» бровями, делающими взгляд то строгим, то дерзким, – этого еще не хватило бы для неприязни, которую она питала к мальчику. Истинная подоплека ускользала от нее, потому, скорее всего, что Антонина первая ускользала от подоплеки. Почему-то ее пугало то, что ростом Кирилл почти вровень с нею, и раздражала его дотошная пытливость, явно укорененная в страсти к камням, которая указывала на рано созревшее призвание, чему стоило бы умиляться. Не потому ли, что своей пытливости Кирилл давал волю не на занятиях, по-видимому, чтобы не привлекать к себе лишний раз внимание, а всегда после, сопровождая Антонину до метро? Пока она занималась с другими группами, он дожидался ее либо в музее, либо, при хорошей погоде, в парке, подступавшем прямо к музею. Антонина механически, но развернуто отвечала на его вопросы, благо они никогда не ставили ее в тупик. В тот день Кирилл почему-то молчал первые пять минут пути, хотя подавленным не выглядел, и Антонина на всякий случай приготовилась ободрять одного и обвинять других, чего не умела и не любила.

– Вам нужна собака? Щенок, кобель, два месяца, привитой. Понимаете, мамин коллега принес в Институт философии щенка…

– В Институт философии? – Антонину обескуражило начало реплики и еще более – конец.

– Мама там работает. Ему подарили, а он не мог оставить себе, и мама взяла, потому что я очень хотел собаку. Щенок у нас уже три недели, но… сейчас у меня совершенно нет на него времени: уроки, занятия в кружке, по дому опять же… Я думал, справлюсь, но собака требует очень много внимания.

Антонина едва верила тому, что слышит. Тринадцатилетний мальчишка, казалось ей, скорее забросит все «уроки» и «занятия», чем откажется от возни с собакой.

– Но он, наверное, успел привязаться к тебе.

– Что вы, он еще совсем глупый, сто раз меня забудет. А я отдаю его в добрые руки. То есть, если вы берете, это будут для него добрые… Я даже не стал предлагать его никому из ребят, начал сразу с вас.

Последние фразы должны были разозлить Антонину, но внешняя непринадлежность Кирилла к типу склонных подольщаться сделала свое дело.

– Ну что ж, сказала она, запиши мой адрес и приноси, а там будет видно.

В метро на нее обрушился правильный, отрицательный ответ на вопрос, нужна ли ей собака, – ведь на папином диване «жил» Бото. Всегда, когда она приходила уставшая, Антонина брала его на руки, но сегодня это получилось не так машинально. Зачем ей настоящая собака, если у нее есть Бото: настоящих собак сколько угодно, а Бото – один-единственный. Как могла она купиться, как позволила тщеславию или что бы это ни было увести ее от нее самой? Но что, если тщеславие слишком удобный ярлык, чтобы, наклеив его, отпихнуть от себя запечатанную коробку с раз и навсегда поименованным содержимым. Возможно ли, что совместные проходы от музея до метро, наконец критически накопившись, предрешили ее согласие. Проигрывая их с Кириллом немудреный диалог снова и снова, Антонина укреплялась в том, что он мог завершиться только так и никак иначе.

Когда мальчик принес щенка, было видно, что расставаться с ним ему труднее, чем он хотел представить, а может, начались борения, лишь как только дошло до дела. Кирилл спросил, сможет ли изредка навещать малыша. Получив разрешение, он тут же навел на себя деловитость, велев Антонине постелить какую-нибудь клеенку или хотя бы газеты, прежде чем он спустит щенка на пол. Мера себя оправдала, потому что несколько слоев бумаги почти сразу промокли.

По размеру головы и лап можно было безошибочно судить, что щенок вырастет гигантом.

– Пока он жил у меня, я звал его Малыш, но он все равно не откликался, так что надо назвать его по-настоящему.

Антонине, с учетом вскрывшегося, хотелось оставить меткую кличку, но Кирилл явно ждал чего-то иного, наречения как момента почти магического.

– Я, пока ехал, все пытался придумать что-то, ну, из геологии. Вулкан… Или Уран…

– Нет. Я знаю. Назовем его Алмаз. Помнишь, я рассказывала об алмазах? Что они родом почти из центра Земли, из ультраосновной магмы. Можно сказать, осколки вещества, которое находится в самом сердце Земли.

– Осколки ее сердца, – подытожил Кирилл с непритворной серьезностью. – Поэтому тверже их ничего нет?

– Наверное. Ну так что – Алмаз?

– Алмаз!

Кирилл выглядел счастливым, но его лицо не сделалось приятнее, а взгляд – более детским, чего, как теперь стало для нее очевидно, Антонина желала с первой их встречи.

– Так, а теперь нашему самому твердому в мире малышу надо бы налить молочка. А ты… может, чаю выпьешь?

Кирилл пожал одним плечом, как бы показывая, что отклонять предложение в общем-то нерезонно и, не сразу, сказал: спасибо.