Рюбецаль

Кирилл девственник. Это обстоятельство угнетает его меньше, чем могло бы, поскольку легко представимо в виде осознанного выбора: да, он верен женщине, которую безнадежно любит с седьмого класса. Но от себя полуобман не скроешь: Кирилл не исключено, что и поступился бы своей жертвенной верностью, если бы в этом ему пошли навстречу. Их отталкивает не только пятно. Что толку быть сто девяносто сантиметров ростом при не тех пропорциях: женщинам нравится, когда плечи и грудь широкие, а голова, наоборот, маленькая, тогда это Супермен, ну или, во всяком случае, мэн. У Кирилла, напротив, крупная голова, а плечи не шире остального корпуса. Как у алабая, вставшего на задние лапы. Кирилл такой же громоздкий; громоздкий – это значит, что рост и мощь не вызывают в окружающих успокоительного ощущения надежности. Можно быть верзилой, к которому тянутся женщины и дети, если при этом ты выглядишь защитником (на детей Кириллу скорее плевать, но это добавление вносит трепетно-меланхолическую ноту). И можно быть верзилой, который только отбирает пространство у окружающих. Кирилл очень силен, особенно правая рука после трех лет подач и отбиваний мяча ракеткой. У него мускулистые ноги конькобежца, хотя для привлекательности это, пожалуй, малосущественно. Его кости и мышцы весят девяносто килограмм. В нем виден чуть-чуть не состоявшийся спортсмен. Но все это пропадает втуне, потому что Кирилл не производит впечатления человека, который при первой же надобности защитит слабого, женщину, ребенка, Родину и свою семью.

В не самой глубинной глубине души Кирилл понимает, что виной его внешней недоброкачественности только пятно. Люди не любят пятен и стараются сводить их отовсюду, откуда возможно. Дерматолог, к которому мать привела Кирилла еще дошкольником, об удалении велел забыть – чревато отложенными роковыми последствиями. Пятно проделало вместе с Кириллом долгий путь через тычущие детские пальцы в садике, брезгливо-сочувственные вздохи взрослых, хладнокровно-научный интерес одноклассников, наконец, вороватое любопытство тех, кто совсем не хочет быть пойманным на любопытстве, прежде чем из тавра стать чем-то вроде личной печати, из метки – отметиной. Если не можешь победить врага, преврати его в друга, это открытие Кирилл сделал самостоятельно. Для матери пятно как было, так и осталось объектом бессильного раздражения, в то время как Кирилл носит его, не с гордостью, нет, конечно, но с вызовом. Пятно выделяет из толпы. Это второе сделанное Кириллом открытие, а вот и третье: пятно не столько уродует его, сколько тревожит тех, кто смотрит. Чужие неудобство и тревога, сами, без его усилий, создают образ неудобного и тревожащего человека. Кириллу нравится этот образ: не защитник и не обидчик, не герой и не антигерой, а просто кто-то, кто портит картину. В глубочайшей глубине души, куда он заглядывает только по необходимости, Кирилл находит нежелание отдать пятно взамен на более располагающий облик.

К своей величине Кирилл тоже привык не сразу. Первой пошла в рост голова и лет до десяти опережала все остальное. Никто почему-то не сообразил, что массивный череп может просто-напросто предвещать общую массивность – как у щенков. Мать водила Кирилла к специалистам, а когда те, один за другим, отмели подозрение на водянку мозга, ее неудовольствие приобрело характер чисто эстетический, как ранее с пятном. Неудовольствие размером головы сына проявлялось в том, что мать избегала прямо на него смотреть. Ведь что прежде всего видит взрослый, опуская глаза на ребенка? Голову (первое огорчение), а стало быть, лицо, на котором (второе огорчение) пятно. С точки зрения теории травмы, о которой в СССР начала восьмидесятых ведать не ведали, Кирилл должен был чудовищно травмироваться тем, что единственный близкий родственник, мать, старается, даже неся ложку к его рту, глядеть куда-то мимо, поверх, так или иначе надолго взгляд на нем не задерживать. Но мать и Кирилл проводили вместе так мало времени, что травмироваться Кирилл не успел.

К двенадцати годам, еще до начала пубертата, он, если можно так выразиться, догнал свою голову и с этих пор в школе смотрел снизу вверх только на физрука. С учительницами же, если брать чисто буквальный смысл, Кирилл разговаривал на равных, хотя чисто буквальный смысл все же как-то подводил к смыслу переносному. Однако изнанка давала себя знать. Двенадцатилетнего большой рост делает заметным без всяких преимуществ заметности, не говоря уж о том, что родимое пятно превращается в знамя, вознесенное на древке. Мальчик, пересядь назад, из-за тебя другим ребятам не видно. Андронов, ты у нас дядя Степа – открой фрамугу. Андронов, ты у нас верста коломенская – сними вон тот тетраэдр со шкафа. Андронов, вот что, запишу-ка я тебя в баскетбольную команду школы. Эй, ты, длинный! Ну ты, ты… Чего озираешься, я с тобой разговариваю! А он у вас до двух метров дорастет. Отец, наверное, под два метра, да?

Кирилл: Это правда, мой отец под два метра? А его дети… ну, другие… от жены… они тоже такие, как я?