Рюбецаль

Он даже не обиделся, когда мать высмеяла ненароком сложившийся у него оксюморон. Кирилл знал, что ему станет легче после того, как он скажет об отце с презрением, и ему вправду сразу полегчало. Потому что в первую же минуту, как он увидел в комнате этого человека, почти не сомневаясь, кого видит, Кирилл почувствовал, что его словно придавил слой ваты, почему-то страшно тяжелой, но все равно мягко-вялой, безнадежно мягкой и вялой. Этот первый приступ тоски открыл счет многочисленным последующим, год от года все более острым, но, к счастью, не все более частым.

Но пока отец и его полнота были для Кирилла мифом, ничто не мешало буквально раздувать этот миф и, как следствие, отупляющий страх вырасти не самим собой, а им, стать, по не подлежащему обжалованью приговору генов, таким, каким быть не хочешь.

В день, когда Денис предложил верное средство, мать работала дома и, когда Кирилл пришел домой, сидела за письменным столом. Пару часов спустя, войдя в кухню, где Кирилл делал уроки, она спросила его, поел ли он, и Кирилл ответил утвердительно. Он действительно съел яблоко, которым угостил его Денис. Макароны были спущены в унитаз, а сосиски отданы дворовым кошкам, благо мать за работой хлопанье входной дверью не услышала. С тех пор так и повелось в те дни, когда готовила или, лучше сказать, обеспечивала обед мать. Когда она весь день проводила вне дома, те же сосиски (иногда курицу, если та оказывалась в продаже; мать не тяготило однообразие) и макароны отваривал, придя из школы, Кирилл – теперь только на одну порцию. Выходные усложняли задачу ненамного: в целом ссылки на невозможность идти к столу именно сейчас, по вине интересной книги или домашнего задания, убеждали мать и даже ей импонировали.

Дневной рацион Кирилла составляли пирожок из школьного буфета, бутерброд и мороженое, купленное, как правило, Денисом – собственные карманные деньги уходили на сигареты. Поэтому предыдущую фразу лучше перестроить: дневной рацион Кирилла составляли полпачки «Памира», пирожок из школьного буфета etc. Пройдет лет десять, и любой коновал диагностирует по этому перечню расстройство пищевого поведения, но в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом еще были другие болезни и заботы.

Мать: Неужели я со вчерашнего дня не проветрила?.. Бог ты мой, и от тебя несет табаком! Бедняга. Совсем тебя прокоптила… Слушай, ты какой-то безучастный. Из тебя будто всю кровь выпили. Надо бы мне в субботу куда-нибудь с тобой выбраться наконец… В планетарий… Эта апатия – от внутренней пустоты.

После школы Кирилл теперь обычно лежал – на тахте в комнате, если матери не было, или на полу в кухне, если мать дома была. Он понемногу перестал делать домашние задания. Без пяти минут отличник, как выражалась классная руководительница, он быстро израсходовал накопленный ресурс доверия, но история закончилась прежде, чем мать вызвали в школу из-за его первого кола. Однажды, записывая на доске предложение для разбора, Кирилл вдруг замер с мелом в руке, постоял так, под набирающие громкость окрики, полминуты и упал без чувств. Медсестра сразу заставила его взвеситься, послушала сердце и легкие, позвонила матери, которая в тот день работала дома, и велела отвести мальчика к пульманологу.

Кабинет пульманолога в детской поликлинике.

Пульманолог (он только что выслушал Кириллу грудь и попросил показать язык): Да ты пепельница в человеческом обличье. (Прищурившись.) Что такое ХОБЛ знаешь? Не знаешь? А сердечная недостаточность? Давно куришь? Сколько сигарет в день? С вами все в порядке? (Это уже матери.) Может, воды? Ну, не стоит впадать в кромешный мрак. Патологий, Бог миловал, пока нет… Усиленное питание, общеукрепляющая гимнастика, а в перспективе – спорт, лучше тот, который увеличивает объем легких: плавание, гребля, велосипедный, конькобежный…

Кирилл (молчавший все время осмотра): Я конькобежцем хочу. Как дядя Степа.

Следует первая в его жизни пощечина от матери – она же и последняя, но откуда Кириллу это знать? Он выскакивает из кабинета и бежит, не помня себя, пока поликлиника не остается далеко позади. Потом долго не может отдышаться и откашляться.

В переходном возрасте ровесники Кирилла стремительно вытягивались, продолжал вытягиваться и он, но плавно. К семнадцати годам ему не хватало десяти сантиметров для того, чтобы оправдать предсказание, но тут он остановился. У этого, нынешнего Кирилла уже не было оснований для комплексов. Он был сложен пропорционально, и определение «рослый» подходило ему, а «длинный» или «долговязый» – нет. Петра Первого никто уже не поминал. И баскетбол тоже. Тому, кто имеет второй разряд по теннису и готовится получить первый по скоростному бегу на коньках, он явно ни к чему.