Рюрик

— Мне кажется, — вдруг сказала Марта, — что там… нет никакого смысла.

Саша посмотрел на нее в упор. В его выпуклых бараньих глазах мелькнуло нечто похожее на уважение.

— Ты очень умная девочка. — Как бы соглашаясь с собственными словами, он покивал головой и повернулся к Яше: — Я не осуждаю тебя, я просто хотел убедиться, что ты действительно понимаешь, что ты делаешь… И дело не в оскорбленной памяти расстрелянного прадедушки, которого ты никогда не видел… даже я его не видел…

Яша сидел, кусая губы. Он специально отворачивал от Марты голову, чтобы она не видела слез, закипавших у него в глазах.

— Ты заглатываешь крючок, даже не давая себе труда разобраться, что вся эта красота… все эти марширующие сапоги, форма от «Хьюго Босс», вскинутые руки — это самая настоящая пошлятина… Пошлятина такой высокой пробы, что идиоты принимают ее за стиль. Но нет никакого стиля, Яша… Его не было в яме, куда сваливали трупы…

Саша говорил и говорил, он приводил исторические примеры, он сыпал цифрами и документами, зафиксировавшими непревзойденные и совершенно бессмысленные зверства. Он был глубоко, непререкаемо прав, когда не хотел, чтобы его сын, плоть от плоти, слушал «Эрику» и «Хорста Весселя». Другое дело, что такого рода благие проповеди всегда почему-то обходят главное — искренний человеческой интерес к убийству и смерти.

Откуда берется этот интерес? И что с ним делать? Достаточно ли картины рва с телами убитых где-то под Ригой, чтобы люди устыдились и навсегда перестали рукоплескать маршам?

Боюсь, что нет.

А если нет, то проповедь становится собственной противоположностью. Важнее и интересней всего в ней уже не те слова, что прозвучали, а те, что так и не были сказаны, те, что зияют черными дырами, как неугодное прошлое, вырезанное решительной рукой из фотографий.

Почему ты не рассказал этим детям про себя, Саша? Почему не сорвал покров стыда с того убогого хлева, где рождалось твое собственное милосердие? Почему не вспомнил, в каких муках оно явилось и какую цену ты платишь за то, чтобы оно продолжало в тебе жить?

При чем тут прадедушка, Саша, при чем тут эсэсовский мундир, если речь идет о тебе и твоем сыне? И сколько раз ты вспомнишь об этом вечере, думая, что мог тогда предотвратить то, что случится уже совсем скоро, но не предотвратил?

12

Марта с трудом открыла слипшиеся глаза, не в силах понять, спала она или бодрствовала, и если спала, то как долго? Над болотом висел вечный влажный сумрак, солнце редко пробивается сюда, и ориентироваться по нему невозможно.

Где-то рядом треснула ветка, устало булькнула вода, но Марта даже не приподнялась, чтобы посмотреть. У нее совсем не осталось сил.

Страх, терзавший ее с того момента, когда она поняла, что заблудилась в лесу, весь выдохся. На его месте устраивалось, раскладывая свои пожитки, последнее равнодушие.

Внезапно совсем рядом раздался протяжный, плаксивый вздох. Марта с усилием привстала, повернула голову и увидела девочку — на вид лет двенадцати, та сидела прямо на кочке.

Лицо у нее было грязное, темные волосы спутаны и сбились на одну сторону, как будто она только что вылезла с постели, белая блузка с наполовину оторванным рукавом покрыта коричневыми пятнами. На Марту девочка смотрела приветливо.

— Здравствуйте, — сказала Марта.

— Здравствуй, — ответила девочка.

Марту одолевали естественные в подобной ситуации сомнения: это она рехнулась или в лесу действительно живет какая-то девочка?

А может, та заблудилась — как и Марта? Судя по грязной блузке, по ссадинам на руках и ногах, девочка тут уже долго.

— Ты заблудилась? — спросила Марта.

Девочка встала, ловко перепрыгнула с кочки на пятачок под соснами и уселась рядом с Мартой.

— Не-а!

— Тогда что ты тут делаешь?

— Я здесь живу. — Девочка отвечала с достоинством. — Здесь все мое.

— Как это?

Девочка доверительно наклонилась к ней и тихо, словно кто-то мог подслушать, прошептала:

— Я хозяин. — И замолчала.

— Хозяин чего?

— Всего! — Девочка развела в стороны руки с черными ладонями, как бы демонстрируя, что болото со всеми его никчемными обитателями в полной ее власти.

— Тебе повезло, — сказала Марта.

Девочка кивнула.

— Может, ты сумеешь мне помочь? — осторожно спросила Марта. — Может, ты знаешь, как мне выйти отсюда?..

Девочка смотрела на верхушки хилых болотных берез, словно что-то прикидывая в уме.

— Знаешь, что я тут подумала? — сказала она наконец. — Если ты подсадишь меня на дерево, я попробую вскарабкаться повыше и, возможно, оттуда увижу дорогу.

— Ты уверена, что сможешь? — с сомнением спросила Марта.

— Попробовать-то стоит, — ответила девочка.

Идея Марте показалась вполне перспективной. Ей даже сделалось обидно, что в начале своих блужданий, когда у нее еще были силы, она не додумалась до такого очевидного хода.