«Ризоморфный клубок»: когниция vs коммуникация

Для субъектного модуса была характерна замкнутость в границах диадического взаимодействия; материально-объектный модус отличался включенностью в поле взаимодействия объектов привычного ежедневного обихода: предметов гигиены, одежды, книг: При этом важно, что и в ситуации псевдоагентива, и псевдосовместного агентива, когда налицо референциональное смещение субъекта, – действует один, а в качестве субъекта обозначается другой – оба прикасаются, держат в руках какой-либо один общий предмет.

В результате было выдвинуто предположение о том, что в данных типах коммуникативного поведения матерью в когнитивном опыте ребенка формируется установка на то, что физическое тело субъекта действия может не совпадать с социальным «телом» деятеля. Данная установка может быть эксплицирована в «стилистике» метаязыка А. Вежбицкой: «…в отдельные моменты, когда два человека или несколько человек тесно связаны между собой отношениями социальной зависимости, реальный субъект действия теряет свою значимость, а взаимодействующие люди образуют единое субъектное целое, в рамках которого фокус деятеля может свободно перемещаться» (Вежбицкая, 1997).

Поставив задачу определения степени возможности экстраполяции полученных в наблюдении за общением матери с ребенком выводов на более широкие коммуникативные практики, мы начали сбор речевого материала, делая записи устной спонтанной речи. Так, разновидность такой практики материнского общения, как «псевдоагентив», мы обнаружили в общении, являющемся частью социальных отношений подчинения. Например, в телефонном разговоре с родственницей мать хочет, чтобы сын тоже с ней поговорил, хотя он такого желания не обнаруживает:

(29) Маш / да / ну ладно/ щас Сашка хочет с тобой поговорить / щас он трубку берет // (женщина протягивает сопротивляющемуся сыну трубку, а затем и вкладывает ее ему в руку) (из записей устной речи).

Интерпретируя данную ситуацию взаимодействия, следует отметить, что мы наблюдаем случай, когда действие навязано; фактически выполняется одним субъектом – матерью, а обозначается в речи как действие другого субъекта – сына. При этом мы можем наблюдать те же вербальные и невербальные маркеры, что и в вышепроанализированной практике материнского общения: интонационное выделение глагольных форм (хочет, берет), использование наречий для обозначения момента будущего-настоящего (сейчас), контактный взгляд, наличие тактильного контакта через предмет-медиатор (трубка).

Рассмотрим следующий пример: во время заседания кафедры коллеги высказали ряд нареканий по работе лаборанта, в частности ее нерасторопности в отношении передачи служебных бумаг в различные инстанции. На что заведующий кафедрой отреагировал следующим образом:

(30) / Сейчас Олеся возьмет бумаги (контактный взгляд, протягивает стопку бумаг, дожидается, пока Олеся подойдет и протянет руку за бумагами) и пойдет с ними в отдел кадров (вкладывает бумаги ей в руки) / прямо сейчас // (из записей устной речи).

В данном случае мы также наблюдаем «плавающий фокус» субъекта действия – очевидно, что действие предвосхищено, навязано и частично выполнено (Олеся не сама взяла бумаги – заведующий ей их вложил буквально в руки) одним субъектом, но языковую маркировку субъекта действия получает другой человек. При этом – те же вербальные маркеры, что и в общении матери с ребенком – формы будущего времени глаголов (возьмет, пойдет), наречие – маркер будущего-настоящего (сейчас), интонационное выделение глагольных форм. Что касается невербального и материально-объектного модусов, то заведующий, назовем его лидером социального взаимодействия, использовал контактный взгляд, а также сформировал ситуацию медиации при помощи материального объекта – стопки бумаг.

В ситуациях использования псевдоагентива говорящий выступает в доминантной коммуникативной роли «лидер, ведущий за собой».

Что касается материнской практики общения «совместный агентив», когда степень активности и самостоятельности субъектов, участвующих во взаимодействии, различна, но в высказывании они маркируются как равноправные агенсы, то она чрезвычайно частотна, притом для нее как раз характерен выход далеко за пределы повседневного общения в сферы деловой или официальной коммуникации. Однако последние две коммуникативные сферы представляются в данном случае вторичными.

Отметим, что если для реализации псевдоагентива характерна социальная ситуация подчинения, то для совместного агентива – ситуация социальной эмпатии, социальной интеграции. Проанализировав многочисленные примеры из Национального корпуса русского языка, мы выделили следующие виды социальной интеграции, объективирующиеся в русской коммуникативной практике (табл. 1.2).