Робеспьер

Итак, пусть прекратят интересоваться только войной, требует он. 12 декабря он отказывается переживать о действиях генералов Кюстина и Дюмурье перед Якобинцами; в отличие от Бентаболя, он хочет сохранить для них своё (бдительное) доверие. "Перед вами обвиняют генералов, но это не те, кого следует обвинять"; главная опасность в другом месте, утверждает он, "и я докажу, что нация в руках мошенников, и что у нас ненавистное правительство, направляемое негодяем". Резкость слов демонстрирует интенсивность противостояния, которое разделяет Собрание. Он называет "мошенниками" Бриссо, Гаде, Верньо, Жансонне… Он называет "негодяем" министра внутренних дел Ролана. С помощью своих выпадов против Парижа, против якобинцев, против народа, уверяет Робеспьер, они хотят обеспечить себе контроль над правительством. Как он делал это множество раз, начиная с 1789 г., он придаёт законную силу своей атаке напоминанием о своей склонности к мученичеству: "Я им подставляю свою грудь, ибо я уверен, что они хотят заколоть всех патриотов (множество членов клуба восклицают: мы погибнем вместе с вами под кинжалами бриссотинцев. Очень бурные аплодисменты). Да, я добиваюсь чести быть первым сражённым бриссотинцами; но, прежде чем быть убитым, я хочу иметь удовольствие разоблачить их (Очень бурные аплодисменты)".

Возросший из-за первых дебатов о процессе короля, гнев сменяется страхом проиграть словесную войну. Робеспьер осуждает численность и публику бриссотинских газет. Он обвиняет Ролана, который наводняет департаменты памфлетами и периодическими изданиями, благосклонными к его идеям: "Правительство не только берет на себя заботу об осведомлении народа; оно резервирует себе это дело, как свою исключительную привилегию, и оно преследует всех, кто осмеливается конкурировать с ним. […] Ложь путешествует на средства правительства"[203]. Робеспьер обвиняет их также в контролировании дебатов в Конвенте, где он должен сражаться, чтобы завоевать себе слово; и верно то, что даже в период Учредительного собрания ему никогда не давали выступать так мало. Он говорит один раз в сентябре, пять раз в октябре, три раза в ноябре; процесс короля позволяет ему наконец высказаться больше, но в непростых условиях. Он должен бороться; 6 января 1793 г. он резко возражает председателю Бареру, который упорно отказывает ему в слове: "Я в десятый раз призываю вас к порядку, - говорит председатель. – "Я получу слово вопреки пристрастному председателю и фракционным министрам", - продолжает Робеспьер, яростно ударяя по трибуне. В другие разы его прерывают, его оскорбляют, его дискредитируют: "Это диктатор, он хочет привилегий" (3 декабря); "Я разоблачаю деспотизм Робеспьера" (4 декабря); "Он видит себя во 2 сентября, он хочет господствовать" (6 января 1793)… Сильные слова, и никто их не забудет; они усиливают подозрения в диктаторских устремлениях и искажают его образ. Робеспьер осознаёт это и отвечает с резкостью, снова высказывая готовность к жертве. "Благоволите выслушать или зарезать меня..."[204], - бросает он 19 декабря; многие депутаты в негодовании поднимаются.

В Собрании оратор борется в меньшей степени за то, чтобы одержать верх, чем за свою публику на трибунах и за прессу. В Якобинском клубе он контролирует дебаты лучше, особенно после исключения Бриссо в октябре. Тем не менее, Робеспьер отказывается от любого другого оружия, кроме слов; как и раньше, во Дворце правосудия, он верит в них. Нужно убедить, а для этого, завоевать слово в Конвенте. У Якобинцев он собирается неустанно разоблачать "клевету" бриссотинцев, а затем обеспечить публикацию и распространение сочинений, способных просветить общественное мнение. Но Гора и её главные деятели обеспокоены… В ноябре и декабре клуб получает от аффилированных обществ (Труа, Бордо, Марсель…) обращения, требующие исключения Робеспьера и Марата и призыва бриссотинцев. Именно департаменты нужно убедить.