Робеспьер

Когда в первые дни ноября странное наступление против священников, культов и церквей развивается в Париже, Робеспьер остаётся какое-то время безмолвным. Если он здесь, в Конвенте, то он ничего не говорит, когда парижский епископ Гобель, его викарии и многие кюре приходят торжественно отказаться от духовного сана (7 ноября-17 брюмера). Три дня спустя, присутствует ли он, когда, под звуки военной музыки, в Собрание входит кортеж молодых женщин в белом, подпоясанных трёхцветным шарфом, и с волосами, украшенными цветами? Они идут впереди ещё одной красивой женщины, сидящей в кресле, которое несут четверо мужчин. В голубой мантии на плечах, с причёской, увенчанной колпаком свободы, она опирается на пику; она символизирует богиню Разума. Шометт требует, чтобы ей посвятили собор Парижской богоматери. Депутаты взволнованны; они соглашаются, поднимаются и смешиваются с народом, марширующим к своему новому храму. Толчок дан: под влиянием Парижской Коммуны и многих секционных обществ, церкви закрыты и религиозные символы разрушены. С некоторыми священниками грубо обходятся, тогда как другие, по убеждению или из благоразумия, отказываются от своих обетов и женятся. Движение, иногда раньше начинавшееся в провинции, оживает вокруг Парижа, Лиона и Центра.

Робеспьер осуждает. Прежде всего, из убеждения; даже если он считает себя "довольно плохим католиком"[273] со времён коллежа, он восхищается посланием из Евангелия и верит в Провидение. К тому же, в период Учредительного собрания он признавал божественность Христа; теперь он присваивает ему единственное название "сына Марии" – распространённое выражение, которое мы находим, начиная с Боссюэ или Бурдалу. Стоит ли видеть за этим выбором ещё один шаг по направлению к деизму? Что ясно, так это то, что он продолжает уважать католицизм и считать, что в повседневной жизни и в бедствиях вера может быть проводником, помощью, утешением. Он также думает, что человек нуждается в Боге и в культе; не должен ли он также верить, чтобы достичь общественной добродетели, этого столь трудного забвения себя? Кроме того, в революции существует политическая необходимость. Робеспьер знает о привязанности людей к своей религии и к своим священникам; он приписывает потерю Бельгии религиозной политике Дюмурье, а волнения на Юге и на Западе торжественным речам Бриссо против священников (17 ноября-27 брюмера). Он убеждён, что враги Революции часто атакуют церковь, чтобы вызвать народный гнев; он убеждён также, что все сектанты стоят друг друга: "Фанатик, одетый в монашескую одежду, и фанатик, проповедывающий атеизм, имеют между собой много общего"[274] (25 декабря-5 нивоза). Для него, атака, организованная против культов и верований, таким образом, не что иное, как западня, которая рискует низвести прекрасную революцию до грязной религиозной вражды.

Вмешательство Робеспьера запоздалое, но решительное. Он выбрал трибуну Якобинского клуба, где его речь от 21 ноября (1 фримера) удостаивается чести быть напечатанной. Он живо защищает свободу культов, которая должна ограничиваться только наказанием тех, кто ею злоупотребил бы. Он также защищает существование "Верховного существа, охраняющего угнетенную невинность и карающего торжествующее преступление"[275]; обличая атеизм как аристократический, он повторяет афоризм Вольтера: "Если бы бога не существовало, его надо было бы выдумать"[276]. Его доказательство завершается политическим анализом наступления против церкви и культов, характерной для него убеждённостью, что внутренние волнения и внешняя война связаны тайными нитями. "Повторяю, - говорит он, - нам нечего бояться иного фанатизма, кроме фанатизма безнравственных людей, подкупленных иностранными государствами с целью возродить фанатизм и придать нашей революции налет безнравственности, характерный для наших презренных и жестоких врагов"[277]. Он преувеличивает роль заграницы в происхождении религиозной напряжённости, но верно понимает их возможные последствия: атаковать священников, которых уважает республика, потревожить культы, запретить верования, это значит разжигать гражданскую войну и поощрять ненависть внешних силы, это значит действовать в интересах контрреволюции.