Робеспьер

Добродетель, Робеспьер в неё верит. Её нелегко достичь, но разве человеческая природа не обладает "способностью к совершенствованию", как он пишет об этом в неизданном черновике своей речи?

Он верит в неё, как Руссо, но не разделяя его пессимизма. Он верит в неё… как Кондорсе, умерший через несколько дней после Эбера, за несколько дней до Демулена и Дантона. Не потому ли, что это слово напоминает о философе-жирондисте, Робеспьер от него отказывается? Он пишет его дважды. Он дважды его вычёркивает.

Глава 21

Деспотизм свободы

Неспособное объединить всех депутатов вокруг общей политики, свержение Жиронды спровоцировало новые разногласия, вскоре обострённые давлением санкюлотов, путём революционного правительства и толчком дехристианизации. В декабре 1793 и январе 1794 г., в то время, как военные и судебные репрессии достигают апогея на Западе, на Юге и в долине Роны, многие задаются вопросом, до какого предела наказывать внутренних врагов и до какого предела распространить Революцию. Далёкие от того, чтобы касаться только представителей, дебаты отзываются в клубах и прессе, особенно в столице; они противопоставляют республиканцев другим республиканцам, разрушают единство Горы и погружают Конвент в растерянность.

В феврале Демулен, Дантон и столь многие другие ещё заседают. Когда политическая напряжённость усиливается, они слышат поразительное определение, которое Робеспьер даёт революционному правительству: это "деспотизм свободы". Формулировка беспримерная, даже если многие депутаты оценивают в ней прагматизм; она отвечает проблемам момента. Робеспьер предлагает новую и положительную версию "деспотизма", до сих пор описываемого, как режим без закона, без справедливости, который считался полноправным образом правления (Монтескье) или прискорбным искажением монархии (Вольтер). Как и в прошлом декабре, он намерен оправдать исключительные политические средства, но напоминая, сколь необходимо руководствоваться принципами, применяя их. Он говорит как политик и юрист.

Террор и добродетель

В первые дни февраля Робеспьер держится на заднем плане в Якобинском клубе и в Конвенте. В то время, как депутаты отменяют рабство (4 февраля-16 плювиоза II года), законность которого он отвергал множество раз, он завершает работу над своим докладом о принципах политической морали, которая должна вести Собрание во внутреннем управлении Республикой. В напряжённой обстановке это именно он, от имени Комитета, снова уточняет цель Революции и средства для её достижения. Он превосходит всех в такого рода упражнениях; его коллеги по Комитету это знают. Больше, чем просто продолжение его речи о теории революционного правительства (25 декабря), его доклад – это ответ на противоположные аргументы эбертистов и снисходительных. Он вписывается в текущий момент и предлагает другое определение и другое оправдание политики, проводимой под названием "террор".

5 февраля 1794 г. (17 плювиоза), после уверенного доклада Барера о Северной армии, Робеспьер поднимается на трибуну Конвента. Он начинает чтение настоящего политического трактата, который ещё явственнее, чем в декабре, даёт определение вещам; его речь – это также программа, указывающая путь, которым нужно следовать, напоминание о подводных камнях и призыв к единству. Из всех речей Робеспьера, эта одна из самых известных, вследствие удивительного сближения добродетели и террора. Однако очень часто авторы анализировали её, придавая слову "террор" значение, которое ему приписывают сегодня. Можно предложить другое прочтение, более внимательное к контексту, но также к чувствительности эпохи и культурным отсылкам начала 1790-х гг. – которыми Робеспьер вдохновляется, или с которыми он порывает. Монтескье должен занимать здесь первое место.