Робеспьер

В то время, как Давид подготавливает праздник Верховного существа, некий мужчина, возрастом около пятидесяти лет, бродит по улице Сент-Оноре, затем возле Конвента и бюро Комитета общественного спасения. 22 мая (3 прериаля) он ищет встречи с Робеспьером. Он носит с собой два плохих пистолета. Чтобы набраться смелости и подпитать свой гнев, Анри Адмира останавливается во многих кафе; бывший канцелярский служащий, безработный, он приписывает свои трудности политике Конвента. Он видит в Робеспьере одного из ответственных за свои несчастья, быть может, главного, даже прежде Колло д'Эрбуа, которого он знает, так как они живут в одном и том же доме. После долгих и тщетных поисков, разочарованный Адмира возвращается к себе, и решает взяться за своего известного соседа. Он ждёт долго. Он слышит, что тот входит, быстро спускается по лестнице со своими пистолетами и неподвижно встаёт перед ним; он стреляет первый раз, затем второй, но оба выстрела дают осечку. Он почти сразу же взят под стражу, в ходе ареста ранив гвардейца Жефруа. Перед революционным комитетом секции Лепелетье Адмира признаёт своё преступление и очень сердиться на себя за то, что не справился. Он купил пистолеты, чтобы убить Колло д'Эрбуа и Робеспьера; если бы он "убил их обоих, - прибавляет он, - это был бы прекрасный праздник".

Новость захватывает Париж. Вечером следующего дня, когда какая-то молодая женщина входит во двор Дюпле и требует увидеться с Неподкупным, Элеонора её пристально рассматривает, потом отказывает ей; нет, Робеспьера здесь нет. Посетительница настаивает, недовольно, даже угрожающе. Это женщина, ей всего двадцать лет; но она дерзкая (дворянка?), уже был Адмира и… Шарлотта Корде. Элеонора не одна лицом к лицу с ней; здесь ещё и трое мужчин, и они решают отвести назойливую гостью в Национальный дворец. По дороге Сесиль Рено держит странные речи, и, по наивности, не скрывает своих роялистских симпатий. В Комитете общественной безопасности она уверяет, что хотела посмотреть, как выглядит "тиран", но отрицает всякое намерение воспользоваться двумя найденными у неё ножами. Никто ей не верит. Вызывающее ещё более сильную из-за дела Адмира реакцию, предполагаемое покушение приобретает огромный резонанс, о котором свидетельствует гравюра из "Исторических картин Французской революции" и многие сотни негодующих адресов Собранию.

Далёкие от того, чтобы стать анекдотом, эти события чрезвычайно драматизируются и кажутся важными; они не были восприняты как изолированные действия, но как вероломство Англии, противоречащее нормам международного права. Начиная с объявления о первом из них, утром 23 мая (4 прериаля), депутат Шарлье задаёт тон: "Иностранная партия и внутренние заговорщики, не сумев нас победить, хотят погубить национальное представительство". Барер, от имени Комитета общественного спасения, немного позднее утверждает: "Королевским правительствам требуются злодеяния и убийства; они не могут победить энергию французского народа, они не сопротивляются более мужеству его армий. Так будем отравлять, будем убивать - вот ответ объединённых тиранов". Он уточняет: всё это – работа англичан. Это обвинение звучит также на следующий день, через день, и продолжает повторяться вплоть до 9 термидора. Современники этому верят и начинают вновь разоблачать объединённых королей в Собрании: "Как подлы деспоты! Какие они варвары! Они не могут подкупить наших верных представителей, они пытаются их убить!" (Монлюсон). "Все подлые агенты объединённых деспотов спущены с цепи против нас, не следует этому удивляться; это битва насмерть между тиранами и народами, вероломством и преданностью, преступлением и добродетелью" (Нофль-ла-Монтань).