Робинзоны Вселенной

— И вместо того… — Барбара демонстративно рассматривала разбросанные по земле фотографии.

— Не мои, — коротко сказал Авери, непонятно почему ощущая себя предателем. — Я услышал выстрелы… бежал слишком долго и слишком быстро, упал, притащился сюда и обнаружил полный разгром в нашем маленьком уютном доме. Я думал… Черт! Я не знал, что и подумать.

— Если они не твои, — начала Мэри, — значит, они…

— Выбор не богатый, правда? — взорвался Авери. — И это все, что вас беспокоит? Вы чуть не погибли, наш лагерь почти стерт с лица земли. Одному Богу ведомо, где сейчас Том… А вами нежные души шокированы жалкими полуодетыми красотками! Где ваше чувство меры?

— Оно умерло вместе с носорогоподобным, — с внезапной яростью ответила Мэри. — Но раз эти произведения искусства кажутся тебе настолько ценными, то нам, вероятно, следует тебе помочь.

Она наклонилась и тоже стала собирать фотографии.

— Я надеялся убрать их обратно в сундук до возвращения Тома, — вяло пояснил Авери. — Это самое лучшее… Но ты, Мэри, можешь уже не беспокоиться. Вон он идет по берегу. Он тоже, наверно, услышал выстрелы.

Авери заметил Тома, когда тот был уже в нескольких сотнях ярдов от лагеря. У него на плечах лежала туша какого–то животного, напоминавшего миниатюрного оленя. Он шел упруго и энергично, как человек, весьма довольный собой. Подойдя ярдов на пятьдесят, Том разглядел, что случилось с лагерем и перешел на бег. А потом он увидел замерших, словно в немой сцене, ожидающих его Авери, Мэри и Барбару. Он увидел также пару фотографий, унесенных ветром. Уронив бездыханную тушу, он медленно подошел к своим спутникам. Взгляд его стал пустым, лицо — лишенным всякого выражения.

— Рад видеть тебя в целости и сохранности, — с наигранной веселостью сказал Авери. — У нас тут прямо–таки день катастроф. Барышень чуть не растоптал жаждущий крови носорог. Я услышал выстрелы, побежал и заработал первоклассный сердечный приступ.

Том молча встал на колени и начал собирать оставшиеся фотографии.

Авери смотрел на него и не знал, что сказать.

— Все в порядке, Том, — начала Барбара ласковым, слишком ласковым тоном. — Моя слабость — виски. У Ричарда и у Мэри тоже есть свои слабости. Все это теперь ничего не значит.

Том молчал. Он упорно собирал фотографии…

— Том, — Мэри робко коснулась его плеча, — милый Том. Ты можешь ничего не стыдиться… — она заколебалась и продолжала. — Я набивала себя конфетами… я ничего не могла с собой поделать… У меня была тряпичная кукла, и… чтобы уснуть, я должна была зажать ее между ногами… — она сглотнула. — Если я этого не делала, мне становилось страшно. И я начинала дрожать…

Мысленно Авери снял перед Мэри свою несуществующую шляпу. Мэри, тихая Мэри, скромная Мэри, стыдливая Мэри… Боже мой, она была великолепна!

— Ну, пожалуйста, Том, — между тем продолжала Мэри. — Мы не смеемся над тобой. Мы могли бы смеяться неделю тому назад в Лондоне. Или даже вчера. Но не сегодня. Ничего не надо стыдиться…

— Стыдиться?! — Том повернул к ней залитое слезами лицо. Его голос дрожал. — Стыдиться? Да знаешь ли ты, чего лишили меня эти маленькие смешные картинки? Они стоили мне пятнадцати лет жизни! И ты говоришь мне не стыдиться! — он засмеялся, но в смехе его слышалась невыносимая мука. Один высокопоставленный господин из Вены, психиатр–любитель, утверждал в шутку, что секс — это всего лишь неудовлетворительный суррогат мастурбации. Я, черт возьми, пятнадцать лет доказывал правильность этого утверждения… Вы, небось, даже не знаете что это такое — мастурбация… Мой отец знал. Он был священником. Он частенько рассказывал нам, мальчикам из церковного хора, о греховности плоти… через воскресенье. Мастурбация вызывает безумие, паралич, все самые страшные болезни, которые только существуют на белом свете… Я верил ему. Я верил каждому его слову… пока не настал день, когда у меня не стало отца, а в нашей деревне священника. И знаете почему? Потому, что он сел на полтора года за совращение. Там был мальчик… маленькое чудовище… но мой отец часто говорил, что у него лицо, как у ангела… Может и так, но святой Боже, что же он был за дрянь!.. Кто совратил кого? Я могу только гадать. Я гадаю уже пятнадцать лет… Я старался избегать риска. О, Боже, как я был осторожен. Я ни разу не спал с женщиной. Я ни разу ни с кем не спал. Я не хотел дважды совершать одну и ту же ошибку. Я не собирался больше никому доверять. Никому верить… И к чему это меня привело? К этим, возлюбленным четырехцветным шлюхам всех форм и размеров. Оно принесло мне ночи трехмерных снов — таких, что мне чудилось, будто я тону в черной мраморной ванне, полной теплой, как кровь, воды. Оно подарило мне дни страданий, дни раскаяния… и новые ночи. Всю жизнь я, как страус, прятал голову в песок… — рыдая, Том ничком повалился на землю.

12

К тому времени, как они более или менее прибрались в лагере, уже наступил вечер. Вечер теплый и чистый, и в ясном, усеянном драгоценными камнями небе вновь царили две бледные луны.