Родимая сторонка

— Что промеж нами было, не скажу никому. Совести моей для этого не хватает. Лишь то скажу — от погибели он меня спас. Один человек только и знает здесь про это, ежели не забыл…

И повернулся тяжело к Трубникову.

— Должен ты про это помнить, Андрей Иванович.

А как не помнить было Трубникову: застал раз ночью Тимофей Ильич Назара на току с мешком колхозной ржи. Сидеть бы в тюрьме Назару десять лет, да поверил ему Тимофей Ильич, не выдал его. И сам Андрей Иванович, придя на ток, хоть и догадался тогда же обо всем, а виду не подал. Тоже в Назара поверил. Чуя сейчас тяжелое молчание за столом, сказал негромко:

— Забыл я, Назар Тихонович. Да не все нам и помнить надо.

Ложка задрожала в руке Назара, он положил ее на скатерть, захрипел упрямо:

— Сам покаюсь, как умирать буду…

А Трубников говорил уже о другом:

— Косить нас Тимофей Ильич, помню, учил. Я только что из города сюда приехал, а Роман Иванович был еще мальчишкой в то время…

— Ну и досталось же нам с тобой от него! — заулыбался Роман Иванович. — «Экие вы, говорит, бестолковые оба, да косорукие…»

С другого конца стола слышался обмякший бас Кузовлева:

— До самого смертного часа Тимофей Ильич за колхоз душой болел. А посчитать бы, сколько хлеба за свою жизнь вырастил! Целым поездом, поди, не увезешь.

Савел Иванович, разговаривая в сенях с кем-то, пьяно жалел:

— Трудолюбивый был старик, правильный… Пожить бы ему еще!

Сыновья растроганно слушали все доброе об отце, и, когда люди разошлись, Василий сказал:

— Не убивайся, мать. Дай бог всякому так прожить, как батько наш.

Она вздохнула, выпрямилась и приказала спокойнее:

— Будете завтра оградку отцу заказывать, пусть пошире сделают, чтобы и на меня хватило. А ты, Алексей, покрась ее, как поставим, да попригляднее, голубенькой краской. Слышишь?

7

Не успел Роман Иванович с гостем после завтрака день свой распланировать, как под окнами остановилась и уткой закрякала бежевая «Победа». Потом дверца ее открылась, на землю ступила нога в большом желтом туфле и клетчатом носке…

— «Сам!» — обеспокоенно сунулся в окно Роман Иванович.

Нога убралась опять. И тут из машины, как из глубокого колодца, долетел приглушенный тонкий крик:

— Выходи, Роман Иванович, по епархии твоей поедем!

И немного погодя:

— А где твой гость?

— Тут.

— Зови его с нами.

За неделю дважды пытался Трубников увидеть секретаря райкома, но ни разу не заставал его на месте: Додонов метался по району из конца в конец на своей «Победе» с утра до ночи.

И вдруг такая неожиданная возможность поговорить с ним!

А поговорить было о чем: успехи степахинских колхозов не только обрадовали, но и тревожно озадачили Трубникова. За невинной маленькой курьевской показухой с переводом Тимофея Зорина в «коммунизм» начал он подозревать большую, районную показуху.

Но сколь сильно закусили удила районные руководители в своем стремлении выскочить вперед во что бы то ни стало? По честному ли недомыслию и горячке, как Роман Иванович, выдают они желаемое за действительное, или же из хвастовства, из честолюбия, из карьеризма? И понимает ли сам Додонов, куда эта показуха ведет и чем она обернуться может?

С этими мыслями и вышел Трубников за Романом Ивановичем на улицу.

— Ну, здравствуйте! — легко вылез навстречу из машины рослый, бурый от загара, здоровяк со светлым хохолком на макушке. Подал Трубникову мягкую ручищу. — Слыха-ал, слыха-ал, от старожилов здешних слыхал про вас…

Вглядываясь пронзительно в белое худое лицо Трубникова, пожурил Романа Ивановича:

— Плохо гостя кормишь, краше в гроб кладут…

И, должно быть, стыдясь перед лектором своего могучего здоровья, смущенно повел широченными плечами, а обе ручищи спрятал конфузливо в карманы полотняной куртки.

— Жаль, не пришлось вас послушать. Уезжал я. Хорошо помогли вы активу районному своей лекцией, спасибо. А то растерялись тут у нас некоторые руководящие товарищи после разоблачения культа личности. Все у них в головах переворотилось, а значит, и народу ничего толком они сказать не могут. Очень полезно было им областного лектора послушать…

Открыл дверцу к шоферу, скомандовал:

— Поехали!

В глубине машины, в самом углу, уже сидел кто-то в сером плаще, без кепки, со встрепанным пшеничным чубом. Ни бровей, ни губ, ни носа не видно было на пропеченном лице, похожем на овальную румяную булку, из которой торчала, однако, папироса.

— Наш эмтэесовский агроном! — представил Додонов.

Агроном протянул из дыма круглую темную руку, сказав отрывисто:

— Зоя Петровна!

Не успел оторопевший Трубников на место усесться, как влез Роман Иванович, придавил его крепко к мягкому горячему боку агронома, и машина ринулась проулком в поле.

— Во многих ли колхозах с лекцией побывали? — весело обернулся к Трубникову Додонов.

— В трех только…

— Ваше впечатление?

— Пока все приглядываюсь, да примечаю, рано еще судить… — уклонился Трубников от прямого ответа, не желая походя говорить о серьезном деле.

— Ну, ну! — благодушно разрешил Додонов. — Перед отъездом загляните ко мне, побеседуем.

— Непременно, — улыбнулся Трубников, — только чую, придется мне спорить с вами…