Родимая сторонка

У Якова уже онемели от холода руки и начало от белизны снега ломить глаза, когда проплыла, наконец, за окном, как дородная баба в красном клетчатом сарафане, новая кирпичная водокачка, а потом надвинулся и с железным скрежетом остановился перед самым окном знакомый желтый домик станции.

Теряясь в березовых перелесках, убегала вдаль от станции почерневшая изъезженная дорога. И там, за сугробами и перелесками, в синем морозном тумане увидел Яков Бесов с горькой радостью белые маленькие крыши Курьевки.

Одним духом добежал бы сейчас туда Яков, хоть и знал, что никто в Курьевке не обрадуется ему и никто не ждет его там: еще в прошлом году увезли в сумасшедший дом жену Степаниду, забыв про отца, давно жили в городе обе дочери, а брата Кузьму тоже выселили, поди, из деревни со всей семьей куда-нибудь в Сибирь. Да если и дома он пока, мало от него отрады. Не любил Яков брата с давних пор, с того самого дня, как выделился тот из отчего гнезда, забрав обманом половину имущества.

Нет, не к родным, не к друзьям рвался Яков Бесов в Курьевку: узнать хотелось, своими глазами увидеть, как рушится в Курьевке ненавистный колхоз — богомерзкое дело Ваньки Синицына. Да деньги перепрятать бы, что остались в доме! Хоть и хорошо лежат, а еще подальше бы их надо от людского глаза! Храни бог, не нашел бы кто.

Яков перекрестился, закрыв глаза и жарко шепча про себя: «Сокрушил-таки смутьяна Ваньку Синицына господь, внял мольбам людским! И не ведает никто даже, чью руку поднял тогда всевышний на этого антихриста. Упокой, господи, грешную душу его все-таки! Мается она сама, и меня тревожит часто, не дает сердцу покоя…»

И как перед судом людским, оправдываясь и помыслы свои тая, стал в который уж раз вспоминать Яков и рассказывать себе со страхом:

«Позапрошлым летом было. В самый сенокос. Зашел он, Яков, в день Тихвинской божьей матери к Тимофею Зорину утречком по житейским делам. Не про худое говорили, про жизнь свою горемычную. И тут явился Ванька Синицын, колхоза председатель. Слово за слово, заспорил с ним, с Яковом, на ссору вызывая. И в ссоре той лютой пригрозил: «Будет тебе скоро конец, мироеду, попил нашей кровушки, хватит!» И запретил ему, Якову, даже на люди выходить, дабы от колхоза не мог их Яков отговаривать. Потом из избы чужой выгнал, насильник. В тот час не допустил господь Якова усмирить на месте насильника ненавистного, утишил на время злобу. Но воспалил гневом и сам навел на врага.

Раз в сумерки полем овсяным шел он, Яков, из леса домой. Безлюдье кругом было и благодать господня. Но горело у него сердце от обид и горестей.

В тот час повстречался ему Синицын. От деревни по дороге идет. В чистой белой рубахе, после баньки, видно, к судьбе уготовился. Руки за спину заложил, на хлеб колхозный, без благословения сеянный, любуется.

Как прошел мимо, даже не поглядев в гордыне на Якова и не сказав ни слова, вынул он, Яков, с молитвой на устах топорик из-за кушака и тем топориком слугу дьявола ударил в затылок.

Не только оглянуться, а и подумать не успел ворог ничего. Легкую смерть ему господь ниспослал. Но как увидел он, Яков, мертвое тело в черной крови на песке, нагнал господь на него страх. Не лишил, однако же, милостивец, разума, а внушил сначала топорик в канавку под мостик упрятать. И опять же его, Якова, вразумил обежать поле кругом и войти в деревню с другого конца, чтобы к трупу подойти и восплакать слезно над ним вместе с народом. Тем и спас от подозрения людского. Как ни крутили потом его, Якова, в тюрьме, а ничего доказать не могли. Безмерна бывает мудрость господня в борьбе со слугами антихриста!..»

3

На перроне толкались в ожидании поезда мужики с пилами. Собрались, видно, от колхоза на лесозаготовки. Яков угрюмо глядел на них из окна, завидуя, что им можно ехать куда вздумается, а вот он сидит здесь, за решеткой, и не знает, далеко ли его везут и зачем.

Мужики поработают до весны в лесу и вернутся к своим женам, с теплом начнут пахать и сеять, потом уедут на пожни, а тут и рожь подоспеет, да так до самого успенья и оглянуться некогда будет.

А вот ему, Якову, доведется ли теперь ходить за своим плугом по своей земле, косить свое сено и убирать свой хлеб?!

К успенью опустеют поля, а хлеб будет весь в закромах. Надев новые рубахи и пиджаки, мужики пойдут друг к дружке в гости пить пиво, похватают во хмелю друг дружку за бороды, пошумят, а к вечеру, помирившись, начнут бродить в обнимку по улице с песнями, пока бабы не растащат всех по домам.

А ему, Якову, доведется ли теперь пить свое пиво, принимать гостей и ходить в гости? Нет у него теперь ни семьи, ни родни, ни дома!

Высокий мужик в рваной заячьей шапке и новых чунях, с черным чайником в руке перешел линию и остановился неподалеку, напротив вагона. За кушаком у мужика торчал топор, а под мышкой держал он пилу, обмотанную тряпицей. Выплеснув из чайника остатки кипятку, мужик снял котомку и стал убирать в нее чайник.