Родина – за нами!

А пока красотка, крашеная в белый цвет, принимала всякое тыловое офицерье, и в войну устроившееся отлично. Гоча ваще не любил военных, те норовили дать в ухо, стоило замаячить рядом с ними. А он виноват, что так выглядит? То-то и оно, чо не виноват. А в ухо больно. Но ваще военных Гоча уважал, так это, по-мужски. Он не знал, на самом деле, как по-мужски, мужчин рядом с матерью до смерти не случилось, погибли все дома. Но понимал — на смерть идут, с такими поди-ка пошути, раз, и сломали что-то. А тыловые… тыловых Гоча регулярно «чистил», стараясь, правда, не до смерти. Хотя, как приходилось, если сзади, да за ухо кастетом. Но возле Любкиной хазы Гоча не баловался, очень уж ему не по себе стало бы без сивой крали, все что-то там обещавшей, но без серьезных денег — не дававшей. Оставалось искать — где поднять получше…

Фома, знававший всех и вся в городе, оказался золотой жилой. Сам из беспризорников, дитя войны, выбился в люди, хоть и занимался опасным делом. Но прибыльным, как оказалось, до черта.

Фома кружил-блудил вокруг города, забирался в самую глухомань и отыскивал всякие старые могилы. Сам-то Фома обзывал их как-то мудрено, по-чукчански или еще как там звали местных этих… самоедов. Гоча, родился в Тюмени, а вот мать была вроде как из Цхинвала, он не помнил, мелкий был, когда та померла. Учиться Гоча не хотел, кочевал туда-сюда по приютам да сиротским домам, сбегал, искал лучшей жизни. И уж совсем не разбирался во всяких там коренных культурах Сибири. Это Фома, вон, как подопьет на ночевке, так и давай — ля-ля, да ля-ля, сколько тут всяких жило-было и счастливо померло.

Гоче на это накласть с прибором, Гоча свое дело делает и денежку получает. Это вот главное.

Дурь, так-то, покупать всяку-разну ерепень, лежащую с мертвяками. Сам Гоча ваще не доходил — как может алюминивая гнутая проволока стоить, к примеру, под две тыщи. А как-то раз, основной покупатель Фомы, бывает ж такое, за кругляк из того ж алюминия заплатил натуральными червонцами, послереволюционными. Отдал, дурень, аж тридцать кругляшей.

Все радовался — вогульская, вогульская штука. О, вогульская, верно? Гоча, глядя на начавшего спуск Фому перестал думать о ерунде. Какая разница? Главно тут — банк сорвать, вот в этом конкретном кургане. А так Фома прав — как в аптеке работать нужно, иначе завалит полностью могильничек — заколебешься грести потом.

Фома вдруг остановился, поморщившись. Чей-то, а?

— Ну-ка, тяни наверх.

Гоча потянул, стараясь делать осторожно. Ему до Фомы еще далеко, Фома у них мозг, да даже и сила. Гоча на подхвате, понимает, хотя занять место рыжего крепыша совсем не против. Но не время.

— Спустишься за меня. — Фома морщился, растирая бедро осторожными движениями. — Крови не видать?

Точно, порезали тут же Фому недавно, какие-то залетные за станцией. Фома ходил закупаться всяким нужным для похода, а эти, видно, приняли за фраера. Хотели на перо посадить, только Гочин старший тоже не пальцем деланый, успел выхватить ТТ-шник, жахнул одному, второму, добил и пошел себе, как его тут не было. Говорит, все сделал, когда поезда отходили и сигналили, потому никто сразу не всполошился. А им пришлось отсиживаться, ждать, как нога мясом зарастет. И вот те на, разошлось опять.

— Слушай, значит… — Фома сплюнул. — Спускаешься и смотри по сторонам. Тут захоронка должно быть большая, я на карте видел целых три комнатки.

Ого! Гоча даже напрягся, понимая — какое сокровище привалило. Пару раз вскрывали курганы с двумя комнатенками, так потом по три месяца ели от пуза, пили иностранное, да справили одежду с обувкой на загляденье. Понятно, Фома хапнул больше и убрал куда дальше, но Гоче хватило. Жалко, тогда Любку еще не видел ни разу, а как познакомился, так ни разу такой красоты не выпадало. А тут аж три, три комнатенки!

Глупый иль нет, но кое-что Гоча для себя усвоил. Чем сложнее такая вот хреновина, тем больше в ней дорогих цацек. Да и цацка цацке рознь, а тут, скорее всего, и рыжье найдется.

— По сторонам зыркай и иди не прямо, а принимай левее. Попрешься прямо — точно сдохнешь, не дураки делали и железа у них хватало. А тут сухо, не истлело оно полностью. Левее держи, короче. Лампу разожгешь не сразу, нужно, чтобы газ вышел. Пройдешь на ощупь, посошком попробуешь — чо да как. В первой комнате включай.

Гоча кивнул. Про газ Фома говорил, мол, копится какая-то дрянь, искра брызнет — сгоришь к чертям. Он подхватил «посошок», маленькую кирку, насаженную на трубу, и полез вниз.

«Вот и закончилось. И этого дурня получится для дела пристроить…»

Фома закурил, слушая, как Гоча осторожно ползет вниз. Научился все же чему-то, идиот. Дурак дураком, серебро принимает за алюминий. Фома столько сбагрил черненого серебра, да еще и с камушками, а этот все верит в алюминий и стекло. Сперва Фома злился, что это чудо даже пяти классов не закончило за свое скорбное существование, а теперь даже радовался.

Будь умнее, давно бы допетрил, как Фома его на болту крутит. Пришлось бы еще грех на душу брать и успокаивать дурачка на дне Томи. А Фоме иногда такое надоедало, люди, всеж таки.