Родина – за нами!

Этот куш обещал закрыть все планы. И на заработок, и на слив опасного подельника. Фома, с малолетства промышлявший расхищением всего старого, верил в байки со сказками. Да и пора, так-то, неладное что-то творилось в городе и не только.

Фома уже семь лет считался инвалидом. Добра, скопившегося после отца, расстрелянного летучкой НКВД, почему-то оказавшейся в степи, хватило на первый раз. Потом Фома пошел уже сам, накинув шкертик на шею старого отцовского знакомца, выплачивая всяко-разно два раза в год и, когда нужно, являлся с поддельными рентгеновскими снимками на комиссию и показывал разные степени туберкулеза. А как еще?

Воевать Фома не рвался, пусть дураки воюют. А бронь инвалида закрывала и от работ. Щас же всех, кто моложе и здоровее, гребут по комсомольским призывам во всякие дальние углы. Нефтяниками в Сибирь, там работы валом, к домнам на Магнитку, что у самого фронта, горнорабочими на Урал, еще кем-то на самый Север или, того хуже, загоняют строить железку где дед Макар телят не гонял. То им лагерных все мало.

А тут… а тут вдруг пропал знакомец, как корова языком слизала, и никто ничо не знает. Опасно это, по нынешним временам. Самому Фоме еще полгода на комиссию не являться, но полгода срок-то короткий, пролетит враз. Движения вокруг странные, если присмотреться и подумать.

Фома никогда анализу не учился и многого не понимал. Но слухи про тайные мобилизации доходили. Эшелоны на скрытых ветках Фома своими глазами видел, эшелоны, перевшие по железке, где часовой каждые сто метров стоит. У китаез чет непонятное происходит, баяли, мол, начали они япошек гнать. Так, глядишь, война заканчиваться начнет, а это плохо. Комиссия раньше случится и все, попал Фома, как кур в ощип. В лучшем случае на фронт, а это не та война, что нравилась Фоме. Оно ж как? Кому война, кому мать родна. И никаких гвоздей с совестью. Вот ему война-войнушка тут, в тылу, больно по сердцу. А если за горло возьмут? То-то, надо драпать, если нюх не подводит.

Много куда удрапаешь, когда золотых монет всего ничего, штук двадцать сумел скопить по собственной дурости. Надо б еще хоть столько, тогда, глядишь, выйдет выйти куда-нить к арабцам, к англичашкам. Хотя, как оно сделать — Фома пока не представлял. Но понимал, что как деньги заведутся, то разберется. Вот и искал хорошее дело. И тут — нора, да еще какая. С чем-то плохим внутри, чует Фома, да и…

Да и про эту нору рассказал сам заказчик, да так рассказал, что поди не поверь.

«Вернется один, — сказал улыбчивый, прямо как недавно появившийся плюшевый мишка, незнакомый офицер, — главное — все сделать правильно».

Почему офицер? Выправку не спрятать, как куришь — тоже не спрятать, этот вот ныкал сигаретку в кулаке, говорил чисто, непонятно лишь из-за акцента. Почему взялся за работу с незнакомым? Куш чересчур велик, вот и всего делов. А вернется один? Фома относился философски. В их семье, поколений семь промышлявших темными делами, смерть всегда рядом. Не он так другой. У самого Фомы есть дурак Гоча. Пока есть.

«Вот эту гранату кинешь, как поймешь, что напарник мертв. — Офицер протянул толстый цилиндр и противогазную маску. — Спускайся только в ней и держи наготове оружие. На всякий случай». И Фома собирался следовать указанию точно.

Гоча спустился в вырытую дудку, затаив дыхание. Фома никогда не скрывал от него результатов работы, но шел всегда первым. А тут, нате-здрасьте, наверху остался. Гоча покосился наверх. Свет падал, но уже не ярко, сумерки почти наступили. Не зажигать лампу тут, ага… Он принюхался. Пахло как обычно и даже привычно: сухой землей, выжженной на метры вглубь, остатками всяких жуков и временем. Да. Гоча считал, что время пахнет. В таких-то местах уж точно.

Лампа у них была отличная, недавно выпущенный фонарь с ручкой и на трех больших плоских батарейках. Глаз его можно регулировать, чтобы бил дальше или ближе. Гоча отодвинулся влево, чуть вздрогнув от паутины, мазнувшей по лицу, и включил.

Вот и ход, все верно Фома сказал. Впереди, надо полагать, широкий впрямь ведет к яме с кольями, даже если те сгнили, так шлепнись, сломаешь ногу-руку и оставайся потом тут гнить. Гоча раздвинул густую паутину, полез внутрь могильника. И остановился сразу, как попал в первую комнату.

Рыжье, рыжье…

Золото переливалось повсюду. Блюда, какие-то чашки на ножках, кувшины, рассыпанные монеты, оружие, маски, еще огромные тарелки, рога, украшенные золотыми ободками, статуэтки, настоящая упряжь из золота, маска.

Гоча сглотнул, уставившись на белое костяное лицо, смотрящее прямо на него. На сгорбленную тощую фигуру, медленно и верно встающую с земляного пола. Гоча хотел заорать, но горло как перехватило удавкой.

Шепот ударил со всех сторон, змеиным шипением втек в уши, спеленал по рукам и ногам, бросил на колени. Маска, блестя высокими скулами и узкими веками, оказалась перед глазами. Что-то ударило в живот, Гоча глянул вниз и, наконец, заорал, глядя на блестящие змеи собственных кишок, тянущихся за когтистой рукой-лапой.